Борис Полевой - Силуэты

Кличку? Это оказалось почему-то очень трудным. Разговор происходил в библиотеке.

— Я не знаю, какую мне взять кличку, — смущенно сказала девушка, почему-то краснея.

— Да, это, конечно, чертовски трудный вопрос, — пряча улыбку, произнес организатор. — Хорошо, Мадлен. Положи, не глядя, руку на какую-нибудь книгу.

Зажмурившись, Мадлен протянула руку к книжной полке и нащупала корешок. Это были стихи немецкого поэта Райнера Мариа Рильке.

— Ну вот, теперь ты будешь Райнер, — сказал организатор.

— Как? Я, француженка, приму имя боша?!

Организатор рассмеялся.

— Гёте, Гейне, Рильке — разве это боши? Мы хотим уничтожить оккупантов, Гитлера, а не немецкую культуру и не немецкий народ. Гюго говорил: короли рождаются и умирают, а народ остается, народ вечен…

Так в библиотеке, за этим маленьким политическим уроком, родился отважный французский партизан, носящий немецкое имя Райнер. И парижский филиал всемогущего гестапо, имевший в столице огромную сеть шпионов и осведомителей, так до конца и не дознался, что неуловимый Райнер, доставивший ему столько хлопот, вовсе не немец-антифашист, а всего-навсего хорошенькая парижская студентка с тихим голоском, огромными глазами и черной длинной косой.

— …Нет, в самом деле, эта история с псевдонимом не очень смешно звучит для советских людей, суровых воинов, сломивших хребет фашистскому зверю?.. Нет?.. Тогда я вам расскажу и еще подробности.

Одной из постоянных забот подпольной организации медицинского факультета была добыча оружия. Ребята не могли, скажем, делать налеты на военные транспорты и таким образом обеспечивать себя необходимым вооружением, как это делали советские партизаны. Приходилось кустарничать. Заманивали фашистских солдат по одному в темные улицы, оглушали ударом, забирали автомат, патроны и скрывались. В организации была прехорошенькая девушка, с виду прямо-таки ангелок с рождественской открытки. Смелая девушка! В таких операциях она изображала проститутку. При ее внешности ей не стоило труда очаровать на улице солдата или офицера. Она шла с ним в бар, подпаивала его, а потом вела будто бы к себе, в один из тихих переулков, где уже поджидала засада. Несколько раз это сходило с рук.

Но оккупанты становились все осторожнее. Был уже комендантский приказ: солдатам с наступлением темноты разрешалось появляться на улице только группами. Об этом приказе подпольщики еще не знали, и однажды девушка очутилась в жутком положении. Вместо того чтобы привести одного пьяного боша, девушка вдруг появилась в условном месте в сопровождении трех, да к тому же трезвых. Друзья, караулившие в подворотне, замерли. Как поступить? Как хотя бы спасти свою подружку? И тут один из них, обычно славившийся своей рассеянностью, поэт, вечно все везде забывавший, нашелся раньше других. Он выскочил из ворот, бросился к девушке, отвесил ей звонкую пощечину:

— Ах, негодная, вот ты чем, оказывается, занимаешься по вечерам! Марш домой! Отец с тобой поговорит.

И по-немецки пояснил солдатам:

— Извините, господа, это моя сестра.

Так он и спас боевого товарища, этот юный рассеянный поэт, у которого в партизанской группе была итальянская кличка «Мартини» и который в оккупированном Париже в сорок третьем году написал поэму «Красные маки».

Это была поэма о белорусских партизанах, о стране, где он никогда не бывал. Но среди молодых подпольщиков стихи пользовались успехом. После поэмы Мартини взялся за пьесу. И пьеса эта была о борьбе партизан Украины, которую он тоже никогда не видел. Он увлекся новой работой и писал уже третий акт, когда в боевой своей деятельности допустил оплошность. Отнимая оружие у оглушенного гитлеровца, он заметил, что тот в сознании и наблюдает за ним. Партизанская заповедь гласила: врага, видевшего тебя, нельзя оставлять живым. Мартини был романтиком не только в поэзии. Он не решился добить поверженного нази. А некоторое время спустя, когда он шел по переулку, его обогнал грузовик с солдатами. Машина вдруг остановилась. Какой-то солдат выскочил из кузова и бросился к Мартини. Партизана схватили и, избив до полусмерти здесь же, на улице, бросили в машину. Его долго мучили, требовали выдать сообщников.

В партизанской группе Мартини был хранителем оружия. Где был тайный склад, никто не знал. Он мог умереть и унести с собой тайну. А оружие, оно так дорого давалось! И вот Мадлен, объявив себя невестой заключенного, пошла в тюремную больницу, где Мартини умирал от побоев. Это был риск, но ей все-таки удалось узнать у него адрес тайного склада до того, как поэт умер, так и не дописав своей пьесы о партизанах Украины.

— …Если бы вы знали, как много для нас значили сражения, которые вела Советская Армия! Вести о ваших победах, даже самых маленьких, были как кислород для легких. Его жадно глотала оккупированная Франция. Они возвращали нам жизнь… Теперь есть люди, которые не любят об этом вспоминать. Есть и такие, что и самую память об этом хотят истребить даже в самих себе. Глупцы! Разве это забудешь? Бывало, ночью приникнешь к приемнику, шаришь, шаришь в эфире и вот сквозь свист и треск нацистских глушителей слышишь позывные, что давались у вас перед салютом. И эта простая музыкальная фраза говорила нам: «Мы с вами, братья! Держитесь! Теперь уже недолго. Мы идем к вам на помощь».

Мадлен задумывается и вдруг как-то сразу очень хорошеет, вновь становится такой, какой была, вероятно, когда действовала под именем Райнер.

— …Вы были всегда с нами… А Сталинград! После этой вашей победы все закоулки Парижа были исписаны призывом: «К оружию, граждане!» Это из «Марсельезы». А на окраинах писали лаконичней. Там писали: «Сталинград!» И это тоже звучало призывом.

Со Сталинградской победой у неуловимого партизана Райнера связано и личное воспоминание. Мадлен везла в один из районов только что отпечатанные листовки. На них был изображен советский солдат и написано одно только слово: «Сталинград». Листовки были связаны пачками, и пачки равномерно размещены под пальто. В метро была давка. Бечевка одной из пачек лопнула, и девушка почувствовала, что листовки потекли вниз и рассыпаются по полу. Она не знала, что делать. В нескольких шагах от нее, держась за ремешок, стоял французский полицейский. К счастью, он смотрел куда-то поверх голов. Но каждую минуту он мог опустить глаза. Девушка даже зажмурилась. Сейчас он увидит, подымет…

Но что это: сон или бред? Проходит минута, другая… Вагон бежит. Отчетливо стучат на стыках колеса, и никто не замечает листовок, на которых изображен советский солдат. Никто, даже полицейский, у ног которого они рассыпаны. Вот полицейский наклонился, взглянул в окно. Мелькают серые стены тоннеля. Полицейский направляется к Мадлен… Попытаться открыть дверь вагона? Прыгать на ходу? Разбиться?.. Полицейский наклоняется. Что такое он говорит?