Федор Бурлацкий - Мао Цзэдун и его наследники

«Может быть, вам надоело, что я на этом совещании излагаю такого рода вопросы. Я ведь любитель поговорить (!) на отвлеченные темы, да и говорю я уж очень долго, поэтому заканчиваю».

Подобные сентенции вызывали лишь недоумение у представителей компартий социалистических стран, а также настороженность в отношении дальнейшей политики китайского руководства.

Выступая на Совещании представителей компартий социалистических стран, Мао еще отмечал большое международное значение социалистического лагеря и ведущую роль в нем Советского Союза. Совсем иначе звучала эта тема на закрытых совещаниях в самом Китае в тот же самый период.

Жажда величия и национального превосходства привела его к наивной мечте: в короткий срок превзойти в экономическом и военном отношении СССР и США, а значит, и все страны мира. «Не должно случиться так, что спустя несколько десятилетий мы все еще не станем первой державой мира. Сейчас Америка имеет всего немногим больше десятка водородных бомб, 100 млн. т. стали. Я не считаю это чем-то особенным. Китай должен превзойти Америку на несколько сот миллионов тонн стали», — говорил Мао Цзэдун на совещании по вопросу об интеллигенции, созванном ЦК КПК 20 января 1956 г.

Эта идея — обеспечить ведущее положение Китая во всем мире — впоследствии заняла главное место в идеологии Мао. Борясь за эту цель, нужно преодолеть «сравнительно медленные темпы» экономического развития Советского Союза, его «односторонность и ошибки», выработать свои, более эффективные методы индустриализации, а заодно и ускоренного перехода к коммунизму.

Мао Цзэдун мечтает в короткие сроки догнать и перегнать все промышленно развитые страны и одновременно гармонично развивать все отрасли хозяйства. Как этого добиться? Неизвестно. Отсюда не только постоянные разочарования маоистов в практических результатах экономической деятельности, но и не менее постоянные метания из одной крайности в другую.

1956 год проходит под знаком дальнейшего критического пересмотра значения опыта СССР для Китая. И на этот раз (как было уже в середине 30-х гг.) кампания ведется под видом борьбы с «догматизмом». Таким путем Мао обосновывает ориентацию на ускоренный, скачкообразный путь развития Китая.

«Советскому Союзу потребовалось 40 лет, — замечает он, — чтобы производить не такое уж значительное количество продовольствия и других товаров. Конечно, хорошо, если наши 8-10 лет будут равнозначны их 40 годам. Так оно и должно быть, ибо у нас большое население и совсем другие политические условия, — у нас больше жизни и бодрости, больше ленинизма (!)». Мао отмечает даже, что «линия строительства социализма еще разрабатывается, но уже намечены основные ее положения».

Было бы прекрасно, если бы в основе этой линии при всех ее издержках лежало стремление выработать основанную на точном знании, на трезвом расчете эффективную программу индустриализации Китая, если бы Китай сумел учесть не только огромный положительный опыт КПСС, но и опыт преодоления трудностей, которые не могли не возникать перед партией, первой прокладывавшей путь строительства нового общества. Но ведь в основе поисков Мао лежали совсем иные мотивы.

Выступая на совещании в Учане (4 ноября 1958 г.), Мао Цзэдун говорил: «Сколько нужно времени для вступления всего Китая в коммунизм? Сейчас этого никто не знает, это трудно предсказать. 10 лет? 15 лет? 20 лет? 30 лет?.. Если даже через 10 лет, к 1968 году, мы будем готовы вступить в коммунизм, мы этого делать не будем. Подождем самое меньшее 2–3 года после вступления Советского Союза в коммунизм, а затем вступим сами, чтобы не поставить в неудобное положение партию Ленина и страну Октября. Ведь можно не вступать уже и тогда, когда условия для вступления в коммунизм, по сути дела, уже готовы».

Сейчас у нас не 1968, а 1979 год. И прогнозы Мао вряд ли нуждаются в комментариях. Но даже эти сроки были слишком большими для его «революционного нетерпения». Уже через год-два после названного выступления Мао отказался «ждать вступления» Советского Союза в коммунизм и стал форсировать переход к «коммунизму» одного Китая.

Так определилась программная цель, отражавшая комплекс национального превосходства (как иначе назвать это наивное мессианство?). Определялась и негативная часть программы — отвергнуть опыт СССР, который якобы «топчется на месте». Дело было за малым: выработать позитивную часть программы. Ее место заняла политика «большого скачка» и «народных коммун» — одного из наиболее трагических экспериментов не только в истории Китая, но и всего человечества.

В 1958 году в Китае началась очередная всенародная кампания. На этот раз ее объектом стали мухи, да, да, мухи, комары, воробьи и крысы. Каждая китайская семья должна была продемонстрировать свое участие в кампании и собрать большой мешок, доверху наполненный этими вредителями. Особенно интенсивным было наступление на воробьев. Его стратегия заключалась в том, чтобы не давать воробьям сесть, держать их все время в воздухе, в полете, пока они не упадут в изнеможении. Тогда их убивали. Прекрасно!

Но неожиданно все это дело обернулось экологической катастрофой. Жители Китая стали наблюдать что-то невероятное: деревья покрылись белой паутиной, вырабатываемой какими-то червями и гусеницами. Вскоре миллионы отвратительных насекомых заполнили все: они забирались людям в волосы, под одежду. Рабочие в заводской столовой, получая обед, находили в своих тарелках плавающих там гусениц и других насекомых. И хотя китайцы не очень-то избалованы, но и у них это вызывало отвращение.

Природа отомстила за варварское обращение с собой. Кампанию против воробьев и насекомых пришлось свернуть.

Зато полным ходом развертывалась другая кампания. Ее объектом стали люди — 500 млн. китайских крестьян, на которых ставился невиданный эксперимент приобщения к неведомым им новым формам существования. На них решили опробовать идею, которая запала в сознание вождя. Это была идея «большого скачка» и «народных коммун». Как началось дело?

Выступая на пленуме ЦК КПК в Лушане (23 июля 1959 г.) уже после провала политики «народных коммун», Мао так объяснял возникновение самой идеи: «Когда я был в Шаньдуне, один корреспондент спросил меня: „Народные коммуны — это хорошо?“ Я сказал: „Хорошо“, а он сразу же поместил это в газете, в чем также проявилась некоторая мелкобуржуазная горячность. Потом корреспондент должен был уехать».

Любопытно — не правда ли? Мао только обронил неосторожное замечание о «коммунах», некий корреспондент подхватил его, и вот полмиллиарда людей разом включаются в какую-то фантасмагорическую жизнь: разлучаются с семьями, становятся под ружье, почти не спят, не едят, словом, превращаются в подобие муравьев, строящих свои муравейники. И все из-за неосторожной публикации корреспондента (куда он, кстати, потом уехал?)…