Дмитрий Добродеев - Каирский синдром

Начинается разговор о бабах. Он длится долго.

Потом мы с Нечипоренко едем в пустыню, на батарею ПВО. Нечипоренко привез солдатам плов — вязкий рис, в котором попадались кусочки курдючного сала. Сигареты и шоколад он предусмотрительно оставил на складе.

Солдаты ковыряли ложками в мисках, ругались:

— Мясо, гады, где?

— Погодь трошки, будет тебе мясо! — ухмылялся Нечипоренко.

Солдаты на позиции сидят, зарывшись в блиндажи у РЛС, и жрут жирный плов, не получая сигарет и шоколада. Они находят выход — торгуют вещами и собой и проклинают командиров.

Египетский денщик разрезал багет и положил туда плотную, соленую брынзу (гибна бейда). Потом дал мне старенькую бутылку кока-колы. Сочетание хрустящего багета, соленой брынзы и сладко-ароматной колы антисоветски восхитительно. Попросил еще.

Пока жевал багет, в наш КП налетели мухи. Они донимают всех и садятся на планшет.

Вызывают денщика Саида. Он входит с устройством типа примус, модель 20-х годов. Быстро-быстро гоняет ручку распылителя, из него вылетают облака отравы — сладковатой, с бензиновым душком. Сотни мух ложатся у наших полевых ботинок. Не шевелят лапками. Денщик быстро выметает мух.

Египетский дежурный офицер — капитан Хильми — невозмутимо листает «Плейбой». Ему плевать на местную мораль, он из коптской аристократии. На запястье матово поблескивает «Ролекс», спокойное лицо, и скоро — поездка в Лондон. Брахицефальный череп — ведь он потомок древних египтян. На лице — презрение к советским варварам, что переругиваются матом, торгуются из-за каждого пиастра, не верят ни в Бога, ни в черта.

Станция машет лопастями. А на командном пункте за планшетом русские солдатики в наушниках и фломастерами наносят стрелки. Могучие РЛС — радары дальнего слежения — охватывают воздушное пространство от Нубии до южных предгорьев Кавказа. Солдатики в наушниках наносят пунктиры на экран.

Наверное, из района Мертвого моря вылетел израильский «Фантом»: желтенькая ниточка на экране поползла к Эйлату, оттуда вдоль Красного моря — через Гардаку (Хургаду) — к Асуану.

«Ба-бах!» — и еще пять стрелок оторвались от Израиля и полетели через Средиземное море к Александрии. Еще сигнал в наушниках — и еще три стрелки поползли южнее Синая и дальше — через Красное море.

Все нервно зашевелились: «Фантомы!»

Главное — не дать израильтянам взорвать Асуанскую плотину — символ советско-египетской дружбы. Это попахивает мировой войной. Плотину может сковырнуть разве что атомная бомба.

Но кто их, израильтян, поймет?

Пока на планшете чертят стрелки, ко мне подходит виияковец Сергей и шепчет: — Послушай, старик, ты читал Фрейда?

Я отвечаю удивленно:

— Нет!

— Ну ты отсталый! — и он впаривает мне про подсознательные инстинкты, про комплексы Эдипа и прочую половую дребедень.

Слушаю, забыв о воздушной тревоге.

Тем временем «Фантомы» пролетели над Средиземным и Красным морями, совершили вираж над Гардакой (Хургадой), Бени-Суэйфом, Мансурой, Комомбо и направились к Асуану.

— Да где же наши?! — бьет кулаком от злобы советский хабир-полковник.

Однако стрелки неудержимо (а сзади — еще три такие же) ползут к суданской границе, все ближе к Асуану. На бреющем (как нам доложат позже) полете проносятся над ГЭС и с той же скоростью уходят назад к Синаю.

Над нашими головами лопаются звуковые барьеры.

Смертельная опасность миновала.

Отбой!

Все дружно принялись курить и пить крепчайший бедуинский кофе.

Я беспощадно ругался матом в прокуренном КП. Майор Денисов, дежурный советский офицер, слушал-слушал, моргал прозрачными глазами, крутил рыжий ус, а потом закашлялся. Видимо, он охренел от такого мата.

Странно, после армии я утратил способность так хорошо ругаться. Для любого вдохновения нужно время и место.

Настала душная ночь. В комнате отдыха арабские офицеры легли спать, натянув на головы одеяла. Торчали их босые пятки. Вентилятор на потолке равнодушно месил спертый воздух.

Почему они кутают голову и не утепляют ноги? Какая-то инверсия национальных привычек, подумал советский переводчик и вышел прогуляться. Их босые пятки и густой храп совсем достали.

Громадная луна на небосводе. Черные лопасти РЛС, жуткое зрелище. Светлое небо. Не такое ли небо видел Флобер на юге Египта, когда вышел из шатра, в котором провел ночь с куртизанкой Кучук-ханем?

Не выдержав света луны, пошел назад.

Из темноты возник египтосик-часовой.

Что-то гаркнул, я не понял.

Его штык уперся в мой живот: «Пароль»?

Я не помнил пароль, сказал:

— Садык, русий, друг!

Он поколебался и опустил автомат.

Глубокой ночью, когда я спал в общежитии «Сахари-сити», в дверь постучали особисты Агапов и Шацкий:

— Вызывает командир!

Натянул авероль, шатаясь вышел на крыльцо: там уже тарахтел «козлик».

Впереди с каменной рожей сидел командир бригады Мордовин. За ним, поджав губы, замполит Свиблис.

Нас повезли в военную часть, на выезде из города.

Войдя в казарму, увидел следы ночного разбирательства: солдаты сгрудились в углу, две постели были растерзаны, чемоданы распахнуты, лежали убогие солдатские вещи: открытки, вырезки, письма.

Агапов приступил к описи.

Потом в соседней комнате политучебы, под Лениным и красным знаменем, начался допрос.

Это были два мелких, наголо бритых пацана девятнадцати лет. Татыкин и Шамилев. Лица распухли от слез. Ребят совсем недавно перекинули из Чебоксар.

В результате длительного перекрестного допроса выяснилась страшная истина: их поимел капитан Хильми. Коварный египетский офицер с «Ролексом» на запястье.

Он поимел их обоих, всего за фунт. Бурной ночью, когда дул пустынный ветер хамсин.

На этот фунт они купили несколько открыток «моргаешь» — японских стереоскопических карточек с девушками, которые были хитом весны 71-го. Чтобы послать маме в Чебоксары. Солдатики признались во всем.

Факт содомии стал шоком для командиров. Они ходили, курили, чертыхались, но выходить на связь с Каиром и главным советником не решались.

— Что будем делать, товарищи? — спросил подполковник Мордовин.

Поднялся Свиблис:

— Убил бы их гадов, как последних гнид!

Раздались голоса:

— В Каир, под трибунал!

Кричащих остановил властным жестом мудрый командир.

Вздохнув, сказал:

— Товарищи, случилось мерзейшее и пакостнейшее из всех возможных преступлений. Имя ему — гомосекс. Но если про это узнают в Каире — нашу бригаду расформируют, отнимут красный стяг и возвратят с позором в Закарпатье.

На самом деле он имел в виду другое:

— Братва, все, что мы здесь воруем и продаем арабским торговцам, — от сигарет и мяса до медикаментов — накроется панамой, и мы не выполним поставленной задачи — привезти домой по «Волге», чтоб нами любовался родной край. Поэтому постановляю — вот этих двух отправить завтра утром первым самолетом в Союз — как заболевших тропической дизентерией… Ты слышишь, Птичкин?