Николай Молчанов - Генерал де Голль

Однако эти потери были незаметными, ибо французы погибали в повседневных военных операциях, вроде конвоирования торговых судов или воздушного патрулирования. Де Голль мечтал об участии своих солдат в крупных сражениях, где они смогли бы прославиться. Вот почему он так добивался участия двух своих дивизий (по численности это были скорее не дивизии, а бригады) в военных действиях в Ливии. Когда англичане отказали ему в этом, он решил отправить их на советско-германский фронт. Однако это очень не понравилось англичанам, и они согласились допустить французов к боям в Ливии. Уступка объяснялась и тем, что германо-итальянские войска под командованием генерала Роммеля готовились к большим наступательным операциям и на счету был каждый солдат. Еще в декабре 1941 года Черчилль сообщил де Голлю, что британское командование готово удовлетворить его желание. Английский премьер предложил даже самому де Голлю лично отправиться в Ливию: «Роммель — танковый генерал и вы — генерал танковых войск. Почему бы вам не померяться с ним силами?» Но у де Голля были задачи покрупнее и вообще он не оценил юмора Черчилля.

Две французские дивизии, насчитывавшие 12 тысяч человек, то есть одну пятую всех союзных сил, заняли позиции у Бир-Хашейма. 27 мая Роммель перешел в наступление, и произошло то, о чем де Голль давно мечтал: впервые с 1940 года французы и немцы вновь встретились в большом сражении. Французская дивизия генерала Кенига попала в тяжелое положение. 7 июня войска Роммеля полностью окружают ее в Бир-Хашейме. Французы оказывают бешеное сопротивление противнику. Лондонские газеты помещают сообщения под заголовками: «Героическая оборона французов». Де Голль с тревогой следит за ходом боев. Он знает, что его дивизии под угрозой полного уничтожения. Но 11 июня они с боями вырвались из кольца. Это был большой успех, который признают в своих воспоминаниях даже бывшие гитлеровские генералы. Де Голль был удовлетворен. «Пушки под Бир-Хашеймом, — писал он, — возвестили всему миру о начале возрождения Франции».

Двухлетняя годовщина призыва 18 июня была отмечена исключительно торжественно. 10 тысяч французов собрались в огромном зале «Альберт-холл», украшенном трехцветным полотнищем с Лотарингским крестом. Де Голль произнес большую, взволнованную речь, начинавшуюся словами Шамфора: «Рассудительные люди прозябали. Но по-настоящему жили только люди больших страстей». Он нарисовал картину двухлетнего периода поражений и побед свободных французов, которая служила как бы фоном для его собственного автопортрета. Разумеется, сказано было и о недавней победе «Сражающейся Франции»: «Когда луч возрождающейся славы озарил в Бир-Хашейме окровавленные головы ее солдат, мир признал Францию…»

Казалось, что это действительно так, ибо отношение Англии и США к де Голлю в начале лета 1942 года стало необычайно дружественным. 9 июля госдепартамент США вручил де Голлю меморандум, в котором говорилось о назначении американского представителя при Французском национальном комитете, о том, что США признают вклад генерала де Голля в поддержание духа французских традиций и обещают военную помощь Французскому национальному комитету, «являющемуся символом французского Сопротивления». Конечно, этот довольно туманный меморандум не содержал четких формул признания. Даже английские заявления шли дальше, не говоря уже о документах СССР. Но, учитывая недавнее прошлое, это выглядело серьезным сдвигом. Что касается Англии, то спустя четыре дня была опубликована декларация о расширении франко-английского сотрудничества. 14 июля, в день французского национального праздника, на параде французских частей присутствовал генерал Эйзенхауэр, а Идеи в этот день заявил по радио: «Благодаря решению генерала де Голля Франция никогда не покидала поле битвы».

Американцы и особенно англичане не скупились на красивые фразы, но упорно продолжали считать де Голля лишь «символом», а не правительством или его основой, исключавшей другие варианты. «Сражающаяся Франция» остро нуждалась в том, чтобы признали ее исключительное право представлять Францию. Западные союзники, оправдывая наихудшие опасения де Голля, отказывались это сделать. Только Советский Союз протянул тогда свободным французам дружескую руку помощи. В коммюнике от 28 сентября 1942 года Советское правительство признало Французский национальный комитет «единственным органом, обладающим правом организовывать участие в войне французских граждан французских территорий и представлять их интересы».

Между тем летом 1942 года на Британских островах концентрировались американские войска, авиация, военный флот. Де Голль не получал никакой информации об этих военных приготовлениях. Стоило ему во время встреч с официальными представителями США и Англии завести речь на тему о будущих военных операциях, Как его собеседники немедленно переводили разговор на Другую тему, а де Голль мрачно замолкал. Неужели готовилось открытие второго фронта? Согласно обещаниям США и Англии, которые они дали Советскому Союзу, так должно было бы случиться. Что касается де Голля, то он был самым искренним сторонником второго фронта. В июле 1942 года он представил союзным правительствам свои соображения по этому поводу. Де Голль считал операцию вполне реальной, поскольку основные силы Гитлера были скованы в России. Поэтому, по его расчетам, для осуществления успешной высадки в Европе хватило бы 50 дивизий. Де Голль представил точные сведения о том, какие силы может выделить «Сражающаяся Франция» для участия в операции. В начале июля он даже на всякий случай отдал приказ держать все французские силы в состоянии немедленной готовности.

Но он знал и о существовании другого плана, состоявшего в том, чтобы ограничиться высадкой в Северной Африке. «Я, естественно, — вспоминал он, — был за прямые наступательные операции в Европе, предпринятые из Великобритании. Никакая другая операция не могла решить дело. К тому же для Франции лучшим вариантом является тот, который может положить конец испытаниям оккупации и перенести борьбу на территорию метрополии».

Однако все больше признаков свидетельствовало о том, что США и Англия, руководствуясь какими-то тайными соображениями, явно не имевшими ничего общего с интересами скорейшего разгрома фашизма, готовятся к высадке в Северной Африке. От де Голля эти планы скрывали тщательнее, чем от Виши. Он терялся в догадках и негодовал, что его оставляют в неведении, тогда как речь шла в конце концов о высадке на территории французских колоний. Он видел также подозрительные маневры американских дипломатов. Роберт Мэрфи, представлявший США в Северной Африке, вел какую-то сложную игру, в которой исключалось участие де Голля. Все подтверждало подозрение, что США ведут дело если не к устранению де Голля, то, во всяком случае, к решению французских проблем без его участия. Высадка в Северной Африке означала, что освобождение Франции откладывается на долгое время и что вообще де Голль не будет иметь к этому отношения. Трудно было вообразить что-либо более неприятное для де Голля, которому невыносимо было сознавать, что его водят за нос. Свое унизительное положение он ощущал еще острее на фоне притворного доброжелательства, проявленного американцами и англичанами в июле. Находиться в самом центре подготовки больших событий, имеющих прямое отношение к Франции, и чувствовать себя полностью отстраненным от этой подготовки было для де Голля крайне мучительно. Поэтому 5 августа он летит на Ближний Восток и остается там до конца сентября, пытаясь противодействовать новым английским маневрам во французских колониях. Но как ни тяжела была обстановка в Лондоне, надо было туда возвращаться и, как вспоминает де Голль, «терпеть, находясь хоть и в дружеской, но чужой стране, где все стремятся к иным, своим целям, где говорят на другом языке и где я на каждом шагу ощущаю, как мало мы, с нашими скудными возможностями, значим в ведущейся крупной игре».