Илья Груздев - Горький

Эта гордость творческими силами русского народа воплощена и в художественных образах романа Горького.

Впервые в русской литературе показан рабочий как будущий хозяин своей страны, как создатель ее истории.

Но не только рабочие показаны в романе. Крестьянское движение, расслоение деревни широко изображены Горьким. Деревенские бедняки начинают чувствовать, что рабочие не враги им, а руководители. Крестьянин Рыбин, временно работающий на фабрике, проникается идеями рабочих, идет в деревню с пропагандой революции. «Рыбиных очень много перевешал министр Столыпин в 907–8 годах; из Рыбиных вышли партизаны гражданской войны», — писал Горький (30, 206).

Ленин, говоря в 1909 году о том, что Горький «крепко связал себя своими великими художественными произведениями с рабочим классом России и всего мира», несомненно, в первую очередь имел в виду вышедший незадолго до этого роман «Мать».

Уже по выходе первых трех сборников «Знания», содержавших только первую часть «Матери», Петербургский комитет по делам печати, наложив на сборники арест, обратился 3 августа 1907 года к прокурору судебной палаты с просьбой возбудить судебное дело против Горького по обвинению его «в распространении сочинения, возбуждающего к совершению тяжких преступных деяний, вражду со стороны рабочих к имущим классам населения, подстрекающего к бунту и совершению бунтовщических деяний».

В связи с этим печаталась в «Ведомостях СПБ градоначальства» курьезная публикация:

«По обвинению СПБ Окружного суда отыскивается нижегородский цеховой малярного цеха мастер Алексей Максимович Пешков (Максим Горький), обвиняемый по 1 и 4 пп. 129, 73 и 132 ст. ст. Угол. уложения». Публикация была комична тем, что пребывание «нижегородского цехового» на Капри было известно всему миру.

На судьбе романа возбуждение этого «дела» отразилось тем, что последующие сборники «Знания» были сильнейшим образом урезаны, исключены целые сцены: пропаганда Рыбина в деревне и истязание его полицией, суд над Власовым и его товарищами и т. д.

Но и в таком урезанном виде отдельным изданием «Мать» появиться не могла, — впервые роман издан в России только после свержения самодержавия, в 1917 году.

В. И. Ленин прочел роман еще до появления его в печати.

Горький так вспоминает свою встречу с Лениным на V Лондонском съезде партии и разговор по поводу «Матери», когда Ленин, «ласково поблескивая удивительно живыми глазами, тотчас же заговорил о недостатках книги «Мать». Оказалось, что он прочитал ее еще в рукописи, взятой у И. П. Ладыжникова.

«Я сказал, что торопился написать книгу, но — не успел объяснить, почему торопился, — Ленин, утвердительно кивнув головой, сам объяснил это: очень хорошо, что я поспешил, книга — нужная, много рабочих участвовало в революционном движении несознательно, стихийно, и теперь они прочитают «Мать» с большой пользой для себя… Затем он деловито осведомился, переводится ли «Мать» на иностранные языки, насколько испортила книгу русская и американская цензура, а узнав, что автора решено привлечь к суду, сначала — поморщился, а затем, вскинув голову, закрыв глаза, засмеялся каким-то необыкновенным смехом…» (17, 7).

Уже после публицистических выступлений 1906 года отношение к Горькому в буржуазных кругах Запада резко меняется, появление «Матери», конечно, усилило этот процесс. Зато ее появление создало Горькому устойчивую и обширную рабочую аудиторию.

По словам А. Луначарского, «рабочая пресса, главным образом немецкая, да отчасти французская и итальянская, подхватила эту повесть и разнесла ее в виде приложений к газетам или фельетонов буквально в миллионах экземпляров. Для европейского пролетариата «Мать» сделалась настольной книгой».

О русском рабочем читателе и говорить не приходится. Редкий экземпляр зарубежного издания, проскользнувший через границу, или вырезки из сборников «Знания» зачитывались до износа, переходили из рук в руки, как драгоценность.

Роман стал огромной исторической важности документом революционной пропаганды. В России, во время отлива революционной волны, этот роман имел особое значение: читатель, подавленный столыпинской реакцией, приобретал в романе дух бодрости, уверенность в победе.

Что касается интеллигенции, в частности писательской, Горький обрушивается на нее с яростью, с бешенством. Сейчас трудно представить себе, каков был поворот у русской буржуазно-демократической интеллигенции после поражения первой революции.

Многие писатели изменили демократическим принципам.

Л. Андреев с его рассказом «Тьма», Сологуб с его романом «Творимая легенда», Арцыбашев с его повестью «Санин», Куприн с рассказам «Морская болезнь» и т. д. — все это бесновалось, с радостью и увлечением ругая революцию, призывая к беспринципности и эротике.

Горький пишет К. П. Пятницкому:

«Каждый день приносит какой-либо сюрприз — «Суламифь» Куприна, стихи «модернистов», интервью Леонида… [45] Андреева. — И. Г. статьи Изгоева и других ренегатов — каждый день кто-нибудь встает перед тобой голый и весь в гнилых язвах… Хочется орать, драться с этой сволочью, хочется топтать ногами эти «неустойчивые психики»… Кажется, что все пьяны, сошли с ума» (29, 57).

И когда Пятницкий без ведома Горького поместил в сборнике рассказ Куприна «Ученик», Горький пишет ему:

«Я решительно против… литературы, «услужающей» обывателю-мещанину, который желает и требует, чтобы Куприны, Андреевы и прочие талантливые люди закидали и засыпали вчерашний день всяким хламом, чтобы они избавили обывателя от страха перед завтрашним днем».

Какая сила публицистического темперамента была у Горького, видно по такому его объяснению своего состояния в одном из следующих писем:

«У меня, видимо, развивается хроническая нервозность, кожа моя становится болезненно чуткой, — когда дотрагиваешься до русской почты, пальцы невольно сжимаются в кулак и внутри груди все дрожит — от злости, презрения, от предвкушения неизбежной пакости… Дело в том, что я люблю русскую литературу, люблю страну и верю в ее духовные силы. Это — большая любовь» (29, 64, 76).

В ряде статей Горький изливает свое негодование и возмущение писателями-ренегатами.

Живя за границей, он работает, связанный с партией.

В Лондоне, на V съезде партии, Горький присутствует в качестве делегата-большевика с совещательным голосом.

В своих воспоминаниях он так писал о речи Ленина на съезде:

«…Поспешно взошел на кафедру Владимир Ильич, картаво произнес слово «товарищи». Мне показалось, что он плохо говорит, но уже через минуту я, как и все, был «поглощен» его речью. Первый раз слышал я, что о сложнейших вопросах политики можно говорить так просто…