Илья Груздев - Горький

Перед Горьким не стоял так вопрос — не биографию, не исповедь, не портрет дает он в своих повестях. Он писал историю, свидетелем которой был. Не его судьба стоит в центре повести, а история русского народа, как она отразилась в судьбе его семьи и встреченных им людей.

И тогда, когда Горький рисует отвратительную сцену избиения своей матери, он говорит:

«Вспоминая эти свинцовые мерзости дикой русской жизни, я минутами спрашиваю себя: да стоит ли говорить об этом? И, с обновленной уверенностью, отвечаю себе — стоит; ибо это — живучая, подлая правда, она не издохла и по сей день. Это та правда, которую необходимо знать до конца, чтобы с корнем же и выдрать ее из памяти, из души человека, из всей жизни нашей, тяжкой и позорной.

И есть другая, более положительная причина, понуждающая меня рисовать эти мерзости. Хотя они и противны, хотя и давят нас, до смерти расплющивая множество прекрасных душ, — русский человек все-таки настолько еще здоров и молод душою, что преодолевает и преодолеет их».

Это прямое публицистическое высказывание Горького подытоживает правду художественную. Он изображает жизнь тех лет во всей ее обнаженности и в ее противоречиях.

В своем докладе на I Всесоюзном съезде писателей Горький говорил:

«Творчество — это та степень напряжения работы памяти, когда быстрота ее работы извлекает из запаса знаний, впечатлений наиболее выпуклые и характерные факты, картины, детали и включает их в наиболее точные, яркие общепонятные слова».

«Детство» — одно из совершеннейших произведений Горького, такие произведения он называл высоким словом «творчество».

Пролетарская сущность «Детства» стоит в прямой зависимости от близости к Ленину в эти годы революционного подъема. Цыганок, молодой рабочий у Каширина, Максим Савватиевич — отец Горького и бабушка могли стать в другое время русской истории героями «Матери».

В конце декабря 1913 года, закончив «Детство», Горький покинул Капри и приехал на родину.

Приезд его для департамента полиции был абсолютно неожиданным. И. П. Ладыжников рассказывал, что паспорт Горького он обменял в русском консульстве в Неаполе, причем консул сказал, что Горький будет непременно арестован.

Но правительство растерялось, оно не знало, как поступить со знаменитым писателем, числившимся в розыске: арестовать, обыскать, привлечь к ряду «дел», еще не решенных из-за его эмиграции и явно не покрываемых амнистией?

К тому же случилось так, что приезд Горького был замечен, когда он уже прибыл в Петербург.

В делах департамента полиции читаем:

«Начальник отделения по охране общественной безопасности и порядка в С.-Петербурге донес, что 31 минувшего декабря подведомственными ему филерами взят в наблюдение прибывший с поездом, видимо, со станции Вержболово, известный Вам эмигрант, нижегородский цеховой Алексей Максимов Пешков».

Тот скандальный для охранки факт, что Горький был узнан уже в Петербурге случайными филерами на вокзале, заставил департамент полиции в раздражении запрашивать пограничных жандармов:

«Было ли вами сообщено, когда и кому о возвращении в пределы империи такого выдающегося революционного деятеля, каким является Алексей Пешков?»

Арестовать Горького не решились, а возбудили старое «дело» за авторство «Матери». «Дело» тянулось очень долго и тоже кончилось ничем.

Замешательство правительства было понятно, потому что приезд Горького вызвал многочисленные приветствия и поздравления, в которых факт возвращения его неизменно связывался с новым ростом революционного подъема в стране.

«Встречен демократией ласково и трогательно, — писал Алексей Максимович Амфитеатрову, — одна Москва поздравила свыше 70 раз, — тут и булочники, и чулочницы, водопроводчики и даже «мужики — крестьяне Новоторжского уезда». Очень тронут» (29, 320).

Широким потоком шли приветствия от профессионального общества рабочих печатных искусств, от общества деятелей периодической печати и литературы, от разных городов, Таруссы, Новгорода, от Якутска, от нижегородских кружков, от группы ссыльных села Рыбинского, от газет и журналов, и этот поток не могли заглушить злобные крики черносотенной печати.,

«Теперь Вы вернулись к нам, — писали московские студенты, — как раз накануне нашего пробуждения от долгого и мучительного сна… Крепнет надежда, что мы накануне весны, и хочется верить, что вместе с Вами встретим ее».

В одном из приветствий от рабочих говорилось:

«Мы верим, что Ваше пребывание на родине и духовная работа увеличат наши силы и помогут нам, российским пролетариям, сбросить ненавистное иго царящей тьмы».

От всех публичных чествований больной еще писатель уклонился и в феврале 1914 года поселился под Петербургом, в финском поселке Мустамяки.

Несмотря на болезнь, Горький деятельно взялся за собирание молодых творческих сил пролетариата.

К нему издавна тянулись все начинающие писать. Так было и на Капри, куда со всех концов России шли к нему рукописи. Он не забывал этой огромной корреспонденции.

Еще в 1911 году в журнале «Современный мир» Горький поместил статью «О писателях-самоучках». В ней он сообщил, что за время 1906–1910 годов им было прочитано более четырехсот рукописей «писателей из народа».

Он указывал на то, что подавляющее большинство авторов, в противоположность печатной литературе того времени — покаянной, подавленной, анализирующей и пассивной, — активно и бодро.

Горький не обращал внимания на малограмотность.

«Я говорю не о талантах, — писал он, — не об искусстве, а о правде, о жизни, а больше всего — о тех, кто дееспособен и умеет любить вечно живое и все растущее благородное — человечье».

Под его редакцией вышел в 1914 году первый сборник пролетарских писателей. В предисловии к сборнику Горький писал, обращаясь к рабочим:

«Когда история расскажет пролетариату всего мира о том, что пережито и сделано вами за восемь лет реакции, — рабочий мир будет изумлен вашей жизнедеятельностью, бодростью вашего духа, вашим героизмом» (24, 172).

В предисловии к книге И. Морозова «Разрыв-трава», вышедшей в 1914 году, Горький пишет, что когда почта приносит серую тетрадку, исписанную непривычной к перу рукой, он испытывает большую радость. «Радость — потому, что все больше присылают неуклюжих стихов, неумелой прозы и все выше, бодрей звучат голоса пишущих; чувствуешь, как в нижних пластах жизни разгорается у человека сознание его связи с миром, как в маленьком человеке растет стремление к большой, широкой жизни, жажда свободы» (24, 165).

В том же 1914 году Горький завязывает сношения с С. П. Подъячевым, помогает ему материально и просит рассказ для второго сборника пролетарских писателей.