Анатолий Собчак - Тбилисский Излом, или Кровавое Воскресенье 1989 года

В Грузии недовольство людей было особенно велико, а авторитет правящей коммунистической элиты был давно утрачен. Противостояние существующей власти возглавили бывшие диссиденты, в основном представители гуманитарной интеллигенции, которые взяли на вооружение национально-патриотические лозунги.

Я постоянно задавал себе тогда вопрос: а если бы в это кипящее время руководство Грузии не отсиживалось в кабинетах, вышло бы к народу – смогло бы оно найти путь к его душе? Сегодня это уже невозможно представить. Но тогда… тогда еще был запас веры, очень малый, правда, но был. И это показал ноябрь 1988 года, когда волнения в Грузии были ничуть не меньше, чем будущей весной.

Тогда, в начале ноября, в Тбилиси на территории ипподрома на митинг собралось до 30 тысяч человек. И этот всплеск политических страстей был вполне объясним. С одной стороны, союзное правительство выдало свой печально знаменитый антидемократический Указ о порядке проведения митингов, демонстраций и уличных шествий, с другой, грузин очень взволновали поправки к Конституции СССР и проблема национального языка.

Уже осенью над головами собравшихся реяли старые флаги Грузии и транспаранты: "Да здравствует независимая Грузия!", "Требуем демократической многопартийной системы!" По тем временам эти призывы воспринимались руководством республики как экстремистские и преступные.

Впервые неформальные организации Грузии серьезно заявили о себе именно тогда, в ноябре 1988 года, организовав в двадцатых числах массовую голодовку студенческой молодежи перед Домом правительства.

Начиная с 23 ноября "Меотхе даси" и национал-демократическая партия Грузии ведут непрерывную подготовку митинга-протеста, приуроченного к сессии Верховного Совета СССР. Интенсивная работа шла и в студенческой среде. Как потом отчитывались об обстановке официальные власти – "несмотря на проведенную инстанциями разъяснительную и предупредительную работу, предотвратить проведение митинга 29 ноября не удалось". Руководство республики утратило контроль над ситуацией, оказалось неспособным самостоятельно стабилизировать положение. В Москву полетели истерические просьбы об оказании помощи, вплоть до использования войск. Обращение к грузинскому народу Михаила Горбачева и активная поддержка со стороны грузинской интеллигенции сняли тогда напряжение, но это был первый звонок для грузинской Компартии и руководства республики. К несчастью, они его не услышали, а может, были не в состоянии услышать. Не исключено, что именно помощь Горбачева осенью 1988 года в очередной раз позволила всем коммунистам "расслабиться" и закрыть глаза на те процессы, которые происходили в республике. Они так и не осознали, что время политически комфортной жизни для компартии прошло. Почему? Скорее всего именно оттого, что десятилетия компартия была единственной и правящей. Все, что бы она ни диктовала – умное ли, бредовое ли – все исполнялось. Истина оставалась одна, инакомыслие и инакодействие подавлялись и уничтожались. А законы? Как очень давно сказал Цезарь: "Оружие и законы не уживаются друг с другом". Законы отступили надолго, на 70 лет.

По сути, правящая партия овладела лишь навыками уничтожения политических противников и оказалась неспособной к открытой дискуссии, к политическим методам борьбы на равных для обеих сторон условиях. Еще на заре революции компартия уничтожила не только своих откровенных врагов, но и возможных потенциальных противников. Сначала были закрыты оппозиционные и просто независимые органы печати, а вслед за этим последовал запрет на деятельность всех политических партий, кроме большевистской. И равных условий борьбы просто не стало. Как исчезло и само понятие политической борьбы. Остались лишь "ум, честь и совесть эпохи" – в лице Коммунистической партии СССР.

Знаменитое шиллеровское: "Государь, введите свободу мысли!" – семь десятилетий насмешкой витало над нашей страной. И все же, несмотря ни на что, свободная мысль жила, не афишируя себя, зарождаясь на кухнях, в квартирных посиделках и на страницах самиздата, в эзоповом языке намеков и ассоциаций, литературных произведениях… Иногда это выплескивалось на площади, но то были единичные акты героического противостояния власти небольшой горстки диссидентов. С ними расправлялись быстро. Печать дружно молчала, а когда молчать уже было нельзя, организованно клеймила отступников. Единомыслие столь же дружно диктовало, что думать и говорить народу. Инакомыслящих и особенно инакоговорящих быстро приговаривали по соответствующим статьям Уголовного кодекса, открывая для них путь на Голгофу: кому в тюрьму, кому в психушку.

Другого исхода не было. Но в этом и парадокс. Именно репрессивная мощь и ослабила во всех отношениях власть партийной олигархии. "Небожительство", политический комфорт стали естественной формой их существования. Попав в "верхнюю обойму", партийные функционеры уже переставали ощущать и понимать, что происходит внизу с реальными людьми и в реальных жизненных ситуациях.

У них появлялись другие заботы. Чтобы удержаться в верхнем эшелоне, надо было обладать искусством интриг, приспособленчества, угадывания желания вышестоящих, умения не замечать злоупотреблений, либо самому в них участвовать. Суметь почувствовать ситуацию и вовремя обратить на себя внимание – это и было главной целью каждого, кто рвался к власти. А ее, желанную, в основном получали те, кто первым сказал, доложил, поднес и донес, умело "прогнулся". До народа ли было! И потом они были абсолютно уверены в своей силе, так как весь репрессивный аппарат был в их руках. Чего бояться!

Ноябрьские митинги ничему не научили грузинское руководство, а скорее всего и не могли научить. Тем временем неформальное движение в Грузии начало оформляться. Более четкими стали цели и тактика борьбы с существующим режимом, хотя члены неформальных объединений и обществ из-за разногласий в позициях и взглядах все еще переходили из одних группировок в другие, отпочковывались, создавали новые структуры, по существу мало чем отличающиеся друг от друга.

Признанные лидеры неформалов (Костава, Чантурия, Церетели, Гамсахурдиа и другие), имевшие за плечами многие годы противостояния официальной власти, очень часто не могли договориться между собой. Личное соперничество тоже играло не последнюю роль. Тем не менее к весне 1989 года все это брожение стало приобретать более четкие формы. К необходимости консолидации и четкому структурированию неформальных демократических и националистических движений подтолкнуло осознание того, что, несмотря на их громкие манифестации и голодовки, народ в большинстве своем еще не готов ни к их активной поддержке, ни тем более к серьезной борьбе. Народ еще спал, его следовало разбудить. А это было делом непростым. Ведь у молчаливого большинства, у тех, кто не ходил на митинги, хотя давно утратил веру в разумность, доброту и благие намерения властей, не было еще и большого доверия к ним, неформалам, которые вызывали подозрение не только необычностью и дерзостью того, что они говорят, но даже своим внешним видом.