Анатолий Гусев - Россия на изломе

К фельдшерскому пункту 1-го Таманского полка Закаспийской области подъехали на жеребцах алха-текинцах пятеро туркмен. Они одеты в синие полосатые халаты, на головах чёрные курчавые папахи, на поясе клыч (кривая сабля), за кушаком нож-бичак, за плечами кавалерийский карабин, на плечах погоны. Это воины Туркменского первого дивизиона вернулись из разведки. У одного, маленького невзрачного туркмена левая рука чуть ниже плеча перебинтована какими-то тряпками, пятно засохшей крови на них. Он лихо спрыгнул с коня и весело крикнул младшему фельдшеру Ивану Сорокину:

– Эй, фельдшер, найдётся, чем помазать и замотать получше. Зацепило вот малость.

Иван узнал в этом туркмене подполковника Лавра Георгиевича Корнилова.

– Конечно, найдём.

Корнилов что-то сказал по-туркменски своим спутникам и те ускакали.

Сорокин спустился в погреб, взял оттуда всё необходимое для обработки раны и кружку холодной воды.

Полковник с удовольствием выпил холодную воду.

– Хорошо. В июне здесь всегда пекло, – сказал Корнилов.

Сорокин кивнул, соглашаясь, и умело и ловко перебинтовал раненную руку подполковника. Корнилов оделся.

– Температуру померить надо, ваше высокоблагородие.

– Зачем? – удивился Корнилов.

– Так положено.

– Ну, если положено… Мы люди военные, придётся подчиниться. Только какое я «высокоблагородие?» Мы с тобой одного поля ягода, фельдшер. Ты линеец?

– Так точно, казак Линейного Кубанского войска, станицы Петропавловской.

– Вот. А я казак Сибирского линейного войска, станица Каркаларинская. Только я там жил до одиннадцати лет, потом мы в Зайсан перебрались. Каркаларинскую плохо помню: с трёх сторон горы, с четвёртой – степь, жара, пыль, нищета. Ты, говорят, в шахматы весь полк переиграл?

– Ну, не весь, – улыбнулся Иван, – а рядовые больше шашки любят.

– А ты?

– Не знаю. И то, и то, но шахматы больше.

– Так давай сыграем в шахматы, пока ты мне температуру мерить будешь.

– Как прикажете, – согласился Сорокин.

– Тебе сколько лет, казак?

– Восемнадцать. Девятнадцать в декабре будет.

– А мне тридцать три в августе. Не велика разница. Как звать?

– Иван.

– А меня – Лавр. Называй меня на «ты». Мы с тобой ро́вня, одного казацкого сословия. Неси, Ваня, шахматы и градусник.

Сорокин принёс градусник и шахматы. Корнилов засунул градусник подмышку, расставили фигурки на шахматной доске. Иван взял в ладони две пешки – белую и чёрную. Руки спрятал за спину. Подполковник дотронулся до правой руки, ему выпало играть чёрными.

– Ходи, – сказал Корнилов, – а я в девятнадцать лет поступил в Михайловское артиллерийское училище.

Сорокин сделал ход, Корнилов тоже.

– Ты хорошо учился, Ваня?

– Хорошо.

– Я тоже. Я эти погоны своим умом добыл. Нас в школе в Каркаларинской было всего двадцать три человека учеников разновозрастных, а учили нас старые казаки. Чего сами знали, тому и учили. Потом в Зайсан мы переехали, отцу жалование повысили, земельный надел побольше дали. У твоей семьи, Иван, много земли-то?

– Много, хозяйство большое. Мельницу имеем. Лошади, коровы овцы, свиньи, куры, гуси – всё как положено.

– О, да ты из зажиточных. А ты высокоблагородие. А я голь перекатная. Будешь учиться, Ваня, тоже высокоблагородием будешь. Я всю жизнь учусь. Шах? О, ты какой! А я так. Учиться надо, Ваня. В тринадцать лет в Сибирский кадетский корпус поступил. Учился хорошо, потому и в Михайловское артиллерийское училище приняли. Отучился, и меня сюда направили, в Туркестан, в Ташкент, на Туркестанскую артиллерийскую батарею. Репетиторством подрабатывал, семье помогал и самообразованием занимался, языки учил. У меня мать киргиз-кайсачка, а зная один тюркский язык, другие выучить не так сложно, но фарси, персидский, то есть, дался тяжело, но – осилил.

Корнилов продекламировал что-то ритмичное на незнакомом языке.

– Красиво? – спросил.

Сорокин неопределённо пожал плечами:

– И что это?

– Стихи. Персидский поэт Фердоуси:

Все в мире покроется пылью забвенья,

Лишь двое не знают ни смерти, ни тленья:

Лишь дело героя да речь мудреца -

Проходят столетья, не зная конца.

О том поразмыслив, что ждет впереди,

Цель , выбрав благую, к ней прямо иди.

– Потом Академия Генерального штаба, – продолжил Корнилов, – и через три года, в ноябре 98 капитан Корнилов прибыл в кишлак Патта-Гиссар, что рядом с Термесом, там находиться Амударьинская пограничная бригада. Шах. На твой градусник, надоел он мне, нормальная у меня температура.

– Да, действительно. Я вот так пойду.

– Иди.

– И через пять лет подполковником стали? Стал, – поправил себя Иван. – Без войны, безо всего?

– Да. Ходи. А что война? Всегда между государствами имеется какое-то напряжение. Англичане из Индии на север лезут, мы из Туркестана на юг. Мы, думаешь, зачем здесь под Ашхабадом стоим? Потому, что англичане там, в Персии и Афганистане, инородцев на нас науськивают. Плохие, мол, русские, кровь вам несут. А знаешь, почему мой отец в Зайсан переселился? Нет? Я расскажу. Договор мы заключили с Китаем и часть Илийской долины им отошла. А мусульмане не захотели жить под китайцами, побежали под защиту русских штыков, спрятались за спины плохих русских. Резали их китайцы. Вот и пришлось там укрепления возводить и сибирских казаков на юг переселять. Китайцы России за те земли девять миллионов рублей дали, так сказать за наведение порядка в крае. Но не в этом дело. Англичане копошились там, в Афганистане и здесь в Персии. Там для афганцев они крепость построили по последнему слову европейской инженерной мысли. А мы не знали ни как к ней подобраться, ни что она из себя представляет. Мне дали негласное поручение в генеральном штабе узнать у местных что, где, чего. Да у них разве узнаешь? Туркмены только смеются, говорят: «Таксыр, съезди, узнай».

– Таксыр – это что?

– Господин. Пришлось ехать. За это мне дали выговор, а моему командиру, генералу Ионову – строгий выговор.

– За что, Лавр Георгиевич?

– Как за что, Ваня? Если бы меня поймали, то меня бы афганцы лишили головы, в лучшем случаи, а между Россией и Англией разразился бы дипломатический скандал, хотя Афганистан и не был колонией Англии, но был от неё очень сильно зависим. А где ты так в шахматы научился играть?

– Да был у нас в станице один грамотный хохол, Василий Степанович Пустовойт, учёный, всё пшеницей нашей интересовался. Вот он и научил.

– Ты хороший ученик, Иван, даже я вспотел, с тобой играя. Мат.

Сорокин сделал удивлённое лицо:

– Как?

– Вот так.