Виктория Федорова - Дочь адмирала

Да и какое это имело значение. Через несколько минут воду выключили. Дверь открылась, надзирательница бросила Зое полотенце. Оно было такое ветхое, что вытереться им было невозможно. Зоя попыталась высушить им волосы — прическа, которую она сделала накануне специально для вечера у Александра, была безнадежно испорчена. Она завернулась в полотенце, и они отправились обратно, в ту комнату, откуда пришли.

Зоя поискала глазами свою одежду, но она исчезла. Надзирательница протянула ей юбку военного образца, кофту и нижнее белье, темное, какого-то тускло-зеленого цвета и абсолютно изношенное после многолетнего использования. Зоя почувствовала, как по коже, от одного прикосновения этого белья, побежали мурашки. Оно отдавало крепким запахом хозяйственного мыла, в котором его кипятили в прачечной, и, конечно же, было неглаженым.

На глаза навернулись слезы, но усилием воли она сдержала их. Это тюремная одежда. Она уже не ощущала себя Зоей Федоровой — некое безымянное существо, которого лишили всех примет.

Женщина знаком указала ей на дверь, открыла ее ключом и распахнула. За дверью оказался надзиратель-мужчина. Женщина жестом приказала Зое следовать за ним.

Он привел ее к лифту, они поднялись на третий этаж и там снова пошли по коридору. В конце коридора надзиратель постучал в какую-то дверь и открыл ее. Дверь за ней закрылась.

Кабинет был большой, с огромным, заваленным бумагами письменным столом. Позади стола на стене висел портрет Сталина. За столом сидел человек в штатском. У одной из стен сидели еще двое в форме НКВД. Скорее всего, человек в штатском тоже был из НКВД: Лубянка являлась тюрьмой НКВД и, судя по всему, именно он и был здесь начальником.

Его фамилия, как она потом узнает, была Абакумов. Плотного телосложения, с темно-каштановыми волосами и изрытым оспинами лицом, жестким и равнодушным. Он оглядел ее с ног до головы, словно изучая редкостную диковину.

Поначалу все хранили молчание. Все трое неотрывно глядели на нее, пока ей не захотелось закричать. Она не привыкла, чтобы ее вот так разглядывали, словно зачумленную. Наконец один из сидящих у стены захохотал.

— Вы только посмотрите на нее в этой мятой одежде и со спутанными волосами. Неужто вы и впрямь находите ее красивой?

— Я слышал, что ее считали хорошенькой, не понимаю. Такую уродину?

Зое захотелось поправить волосы и застегнуть расстегнувшуюся пуговицу, но она не решилась пошевельнуться. Они во что бы то ни стало хотят унизить ее. Это их игра, но она в нее играть не будет.

— Кто-то говорил, будто она снималась в кино. Неужели это возможно?

— Нет, конечно. Разве что давным-давно.

Первый снова засмеялся:

— Думаю, после того, как откроются ее преступления, пройдет очень много лет, прежде чем она снова увидит киностудию.

Разговор в этом роде продолжался, как ей показалось, целую вечность. Все это время Абакумов хранил молчание, продолжая пристально вглядываться в нее.

Зоя устала. Наверняка на улице уже светает, хотя окно на третьем этаже по-прежнему оставалось темным. Если бы только они разрешили ей сесть. Прямо перед ней стоял пустой стул, но она не решалась опуститься на него.

Наконец Абакумов нарушил молчание. Голос у него оказался грубым и резким. Голос крестьянина, подумала Зоя, голос страшного человека.

— Ну что ж, мне кажется, пришел ваш черед поговорить с нами. Если вы будете совершенно искренни и расскажете нам всю правду, раскроете все свои преступления, тогда, может быть, у вас останется надежда.

Зоя переводила взгляд с одного на другого.

— Я не понимаю, о чем вы говорите. Произошла какая-то чудовищная ошибка. Какие преступления? Я не знаю за собой никакой вины.

Абакумов сокрушенно покачал головой.

— Я стараюсь помочь вам. Скажите правду. Признайтесь. Могу вас заверить, если вы попытаетесь скрыть что-то от нас, вам же будет хуже.

Зоя с мольбой протянула к нему руки.

— Клянусь, я ни в чем не виновата. Как могу я признаться в том, чего даже не знаю?

Абакумов кивнул.

— Ну что ж, если вы этого хотите, то, могу вас уверить, мы можем и подождать. Если понадобится, мы будем ждать всю вашу жизнь. Но вам все равно придется сознаться в своих преступлениях следователю. Это вам не кинофильм с обязательным счастливым концом. Если вы хотите, чтобы конец был счастливый, вам лучше сознаться в своих преступлениях.

Это какое-то безумие, мелькнуло у нее в голове, совершеннейшее безумие, чудовищная игра, ставка в которой — ее жизнь.

— Если вы хотите, чтобы я призналась, скажите, в чем меня обвиняют. Если то, что вы скажете, окажется правдой, я признаю ее Но сначала вы должны объяснить мне, в чем заключается моя вина.

Абакумов встал из-за стола, собираясь уйти.

— Ваш визит подошел к концу. До свидания. Советую вам более основательно обдумать свою жизнь. Надеюсь, вы припомните все свои преступления.

Он позвонил в колокольчик, и на пороге появилась надзирательница.

— Уведите заключенную в камеру.

Миновав несколько коридоров, они остановились перед дверью, которая, как оказалось, вела в Зоину камеру. В двери было крошечное зарешеченное оконце. Надзирательница обыскала Зою и, открыв дверь, пропустила ее внутрь.

Камера была крошечная. Окон не было, если не считать маленького оконца в двери, в котором она видела глаза надзирательницы, неусыпно следящей за ней. С потолка свешивалась голая электрическая лампочка. Зоя поискала выключатель, чтобы выключить свет, но его не оказалось.

Осматривать в камере было нечего: деревянный паркетный пол — кто мог представить паркетный пол в тюремной камере! — стул, маленький столик, кровать с тонким, скатанным матрасом, потертое одеяло и подушка. Зоя огляделась в надежде увидеть туалет или раковину, но ни того ни другого не было. В этот момент дверь отворилась и вошла надзирательница.

— Можете отдохнуть. Сейчас почти пять часов утра. Подъем у нас в пять тридцать.

— А где уборная? — спросила Зоя.

— Дважды в день заключенных водят в умывальную. Придется вам как-то приспособиться.

И ушла.

Зоя развернула матрас и легла. Верхний свет бил прямо в глаза. Она натянула на лицо тонкое вонючее одеяло. Как ни была она измучена, сон не шел. Надо заснуть, уговаривала она себя. Скоро опять начнется допрос, они сведут тебя с ума, если ты не используешь каждое мгновение для сна.

Она вспомнила о Виктории и заплакала. Шура, конечно же, сразу пойдет к Александре или Марии, и кто-то из них обязательно возьмет девочку к себе. Господи, взмолилась она, даже если мне не дано снова увидеть мою дочку, дай мне знать, что она у моих сестер, которые будут заботиться о ней и расскажут ей, как горячо мать любит ее.

Она бы не поняла, что заснула, если б не услышала, как у нее под ухом кто-то рявкнул: «Встать»! — и тут же почувствовала острый толчок в бок. Это надзирательница ткнула ее ключом. Зоя в ужасе вскочила, незнакомый голос до смерти перепугал ее. И моментально поняла, где находится.