Вольфганг Нейгауз - Его называли Иваном Ивановичем

Рядовой Кубат, войдя в землянку, пожал руку Шменкелю, как старому знакомому, поздоровался с Васильевым, назвав его господином капитаном, а строго смотревшего на него Тихомирова сразу же произвел в майоры. Не дожидаясь приглашения, он сел на ящик. Потом положил на стол свою солдатскую книжку, объяснив:

- Если господам нужна моя форма - пожалуйста, я с удовольствием отдам ее вам. - Чувствовалось, что он уже беседовал с лейтенантом после допроса. - Кроме того, - продолжал Кубат, - я хочу просить вас, если, разумеется, это возможно, облегчить мое существование... В чемодане господина майора были домашние тапочки, а у меня плоскостопие да еще мозоли... так сказать, профессиональное заболевание.

Шменкель тем временем просмотрел солдатскую книжку пленного.

- Твой отец чех?

- Да.

- В армию тебя забрали по призыву?

- Если говорить правду, то... нет.

- Значит, ты добровольно пошел служить в вермахт? - спросил Шменкель, откладывая сторону документы Кубата. До сего времени Фриц полагал, что официант не имеет никакого отношения к гитлеровской политике.

- В известной степени да.

- Не строй из себя дурачка, Кубат. Здесь что-то не так.

- О, это долгая история.

- У нас время есть, рассказывай.

Кубат тяжело вздохнул и стал подробно рассказывать, как фашисты терроризировали его мать, немку по национальности, за то, что она вышла замуж за чеха, как трудно приходилось его матери после того, как немцы оккупировали Чехословакию.

- Лично для себя я видел один выход - пойти в армию. Однажды господин директор отеля вызвал меня к себе и сказал, что местные власти требуют, чтобы все официанты в его заведении были чистокровными немцами, поскольку гостиница его очень хороша и расположена на центральной площади города, и что в скором времени он не сможет держать меня у себя. Вот тогда-то я и заявил о своем желании пойти в армию. Я думал, что обеспечу тем самым спокойную жизнь матери, а сам, как официант, тоже не пропаду.

- Как это надо понимать?

Кубат удивился, что Шменкель не понял его, и начал объяснять:

- Официанты нужны и на фронте, особенно там, где не стреляют. Любой генерал хочет есть и пить по-человечески, ему нужен парень, который будет чистить его сапоги, гладить сюртук, драить ордена, а также прислуживать ему за столом. Особенно если в гостях у него дама. Так я тогда думал. У какого-нибудь пруссака стану чистильщиком, думал я. Генералов не убивают. А попав в плен, они тоже живут по-человечески, пишут мемуары. И в плену генералу тоже нужен чистильщик: без него он и дня не проживет. А если на войне и генералы погибают, думал я, тогда что говорить обо мне: ведь я всего-навсего чернорабочий.

- А как ты относишься к этой войне? - спросил пленного Фриц.

"Он не глуп и, возможно, хочет получше устроиться и здесь", - подумал Шменкель, а вслух сказал:

- Чистильщиком у генерала тебе устроиться не удалось, так как на пути попался всего лишь майор.

- Продвижение майора к генеральскому чину было, так сказать, преждевременно прервано. А что касается войны, то я лучше остался бы дома, в Брюнне, и не имел бы никаких дел с господином Гитлером, но этот номер не прошел.

- Однако ты никак не проявлял своего недовольства.

- Проявлять? - Кубат помолчал. - Это может сделать далеко не каждый. Я ведь не герой. Если какой-то человек действительно хочет сделать что-то в этом направлении, то он, по-моему, должен не только рассказывать анекдоты про толстого Германа да слушать передачи лондонского радио. Такой человек должен решиться на что-то большее... - Кубат еще раз вздохнул. - Как-то я видел на улице вывешенный на стене дома список лиц, приговоренных к смерти, видел, как этих людей разыскивали эсэсовцы. Вот тогда-то я и сказал себе: "Для тебя, Ганс, важно выйти из этого положения с непереломанными костями". Вечно господин Гитлер жить и властвовать не сможет. И вот видите - мечта моя осуществилась.

- Ты прав, - согласился Шменкель, - в живых ты уже остался, а в каком качестве - тебе, я вижу, все равно: в качестве ли чистильщика сапог у генерала или же в качестве военнопленного. Потому-то все так далеко и зашло, что не ты один, а очень многие немцы думают так же.

- Возможно, - признался Кубат.

- Почему ты не говоришь: дайте мне винтовку, примите меня в свои ряды, раз считаешь, что ты против войны? Я, например, поступил именно так.

Кубат, подумав, ответил:

- Я, собственно говоря, против русских ничего не имею. Насколько мне известно, в Москве тоже есть рестораны. Официант - моя специальность. А вот бороться с винтовкой в руках - это совсем другое дело. Когда кто-то стреляет, в него тоже стреляют. Мне это не подходит.

- Почему же?

- Что об этом говорить? Вам не нравится Гитлер, мне он тоже не по душе. Но вы говорите: насилие против насилия. Может быть, вы и правы, но мне это не подходит. Мне хочется вернуться в свой Брюнн живым и здоровым, и потому я прошу вас: не говорите со мной больше о стрельбе. Лично для меня война кончилась, чему я очень и очень рад.

Пленный замолчал. На все остальные вопросы Шменкеля он отвечал так однообразно, что Васильев предложил кончить допрос. Кубату дали домашние тапочки майора, и он, довольный, ушел в землянку, где держали пленных.

- У этого хоть есть какое-то мнение, - заметил командир, - и он не делает секрета из того, что собственная шкура ему дороже военного мундира. - По-дружески толкнув Шменкеля, командир сказал: - Ну, на сегодня довольно, Иван Иванович, пойдем-ка лучше поедим. Завтра у вас выходной день. Вы заслужили его.

Комиссар Тихомиров не любил бесполезных дней и потому на следующее утро устроил общее собрание, на котором официально представил партизанам Васильева как нового командира отряда, после чего в течение часа говорил о том, что нужно "улучшить в отряде политико-воспитательную работу". А после обеда командиры взводов объявили общую чистку оружия.

Шменкель всегда был ярым приверженцем строгого воинского порядка, однако в тот день он все время убил на то, чтобы опробовать трофейный радиоприемник. В конце концов на помощь ему пришел Григорий, только что вернувшийся из Батурино со своими лошадками.

Васильев был хозяином своего слова и к вечеру разрешил выдать каждому бойцу обещанные сто пятьдесят граммов водки. Известие это с быстротой молнии разнеслось по лагерю, и в скором времени к ребятам потянулись партизаны из отряда Морозова в надежде, что и им что-нибудь перепадет.

Шменкель, получив свою порцию водки, положил фляжку на траву и стал заниматься приемником. Вокруг него собрались партизаны.

- Ну, скоро заговорит? - спросил Рыбаков.

- Подожди. Нужна проволока, и подлиннее.

- Катушки хватит?

- Вполне!

Прикрепив один конец проволоки к гнезду "антенна", Шменкель отдал катушку Рыбакову и попросил проволоку размотать, а конец закрепить где-нибудь на высоком дереве.