Грэм Робб - Парижане. История приключений в Париже.

Вся эта неприглядность будет исчезать из одного выпуска карты города за другим. Бульвар Сен-Мишель врезался в хитросплетение улиц, а новый бульвар Сент-Андре уничтожит следы площади Сент-Андре-дез-Арт.

Линии домов, открывшиеся благодаря бульвару Сен-Мишель, получили завершение в виде фонтана, изображающего оскаленного дьявола (слишком маленького, на вкус барона), которого попирает ногами святой Михаил с крыльями, прекрасными, как водонепроницаемый плащ. Он называет это своей местью прошлому.

Когда он отвел императора посмотреть этот новый вход в Латинский квартал, император посмотрел на параллельные линии, образованные фасадами домов, и его взгляд упал, как и было запланировано, на шпиль церкви Сент-Шапель за рекой. Тогда он обернулся к барону и сказал с улыбкой: «Теперь я вижу, почему вам так принципиально важна была симметрия. Вы сделали это ради этого вида!»

Он слышит стук копыт лошадей и лязг сабель гвардейцев на площади внизу. Император увидит фотографии и, наверное, на этот раз не будет дразнить его на предмет его «слабости» к симметрии. Он всегда говорит о Лондоне, где движение транспорта и перемещения войск были самым главным. Но Осман напоминает ему: «Парижане более требовательны, чем лондонцы». Он известен тем, что втрое расширил улицу, желая произвести впечатление, а также для того, чтобы (как он признается) саботировать жалкие планы любимого архитектора императора Итторфа. Возможно, он паровой каток, но он понимает законы красоты. У картины всегда должна быть фокальная точка и рама, вот почему сейчас можно стоять посередине Севастопольского бульвара и видеть Восточный вокзал на одном его конце и Трибунал де коммерс, как точку, на другом – за исключением тех моментов, когда с Сены поднимается туман, заполняя улицы и неясные перспективы, превращая экипажи и пешеходов в шествие серых привидений.

Двойные двери открываются, чтобы впустить его императорское величество Наполеона III.

Этот человек еще не забыл размеры тюремной камеры. Он живет во дворцах, но выглядит так, словно в мгновение ока может поместиться на крошечном пространстве. В его небольшом росте есть что-то, что внушает уважение. Барона Османа никто не попросит умереть за его императора, но он готов пожертвовать своей репутацией, которую марают почти каждый день либералы и социалисты, которые забывают, что у бедняков теперь больше больничных коек и достойных могил; ностальгирующие представители богемы, которые забывают обо всем; и даже те, кто стоит с ним на одной ступени социальной лестницы и считает, что неудобство, связанное с передвижением дома с места на место, – это слишком высокая цена для самого красивого города в мире.

Фотографии в рамках выстроены на столе в географическом порядке.

Это приятно отличается от обычных препирательств с архитекторами. (Император говорит короткими предложениями, как оракул.) Он позировал для многих фотографов, но этот Марвиль ему неизвестен.

Барон объясняет – и неясно, то ли это его идея, то ли Исторического комитета: Марвиль является официальным фотографом Лувра. Он делает фотографии императоров и фараонов, этрусских ваз и средневековых соборов, которые подвергаются сносу или реконструкции; он увековечивает выкопанные из земли и спасенные артефакты. Марвилю было поручено сфотографировать те части Парижа, которые будут похоронены и забыты. Это можно рассматривать как археологию наоборот: сначала руины, потом город, который встает над ними. Копия плана реконструкции была дана господину Марвилю, который после этого отправился устанавливать свою треногу в каждом таком намеченном месте.

При этих словах император поворачивает голову к барону с улыбкой, которую можно расценить как насмешливую: знание этого плана (как подчеркивают их враги) позволит спекулянтам скупить недвижимость до того, как город ее экспроприирует и заплатит приличную компенсацию. Но Марвиль художник, а не бизнесмен, – это и так ясно по его фотографиям.

Они стоят у стола и изучают те места, которые должны исчезнуть. Они видят незанятое пространство, отсутствие единообразия, углы, на которых скапливается мусор и где прячутся воры. Они ощущают провинциальную тишину и вековые обычаи. Иногда видны пятнышки, которые могли быть дырками от пуль в стенах, и царапины на пластине, которые выглядят как клоки облака над полем боя, но в основном изображения четкие и чистые.

Они особенно замирают над одним снимком, хотя в нем нет ничего, что вызывало бы явный интерес. На нем изображен дальний конец площади, которая кажется переполненной людьми и пустынной одновременно. Барон определяет многоквартирные дома справа как дело рук одного из своих предшественников префекта Рамбюто и издает шумный звук неодобрения. Он указывает на многоквартирные дома, втиснутые в угол площади и улицы Сент-Андре-дез-Арт. Фотограф запечатлел слабое сияние, заполняющее Латинский квартал ранним утром. Свет, который омывает фасад дома номер 22, только усиливает мрак. Его закрытые жалюзи окна наводят на мысль о некой тайной жизни за ними.

В этом доме – деревянные жалюзи вместо ставень, висящие поверх оконного ограждения, что означает: день теплый, и ветра нет. Это экономичный стиль, который использовал префект Рамбюто в 1840-х гг.: в штукатурке проложены канавки для имитации дорогого строительного камня, и вместо длинного балкона тянутся железное ограждение у нижней части каждого окна и уступ не шире бордюрного камня. Барон Осман помнит этот вид с дней своей студенческой юности: площадь без какой-либо формы рядом с площадью Сен-Мишель; книжный магазин в доме номер 22 с лужей перед ним. Этот образ настолько яркий, что, даже не подумав, он смотрит вниз на свои ботинки.

Только человек, проходивший там тысячу раз, знал, что окрестности до отказа наполнены книгами. В одном только доме номер 22 находится сто тысяч томов, разрекламированных как depareilles, что означает «отдельные тома из собраний сочинений». Этот магазин может сделать загадку из любой жизни. Когда-то он делил это здание с издателем «Популярной библиотеки» – серии книг о древности: истории Ост-Индии Шардена, «Война Бонапарта в Египте и Сирии» Шаню. Именно здесь Шампольон-Фижак, брат Шампольона, который расшифровал египетские иероглифы, опубликовал свой знаменитый труд по археологии.

Этот квартал почти не изменился. Из одного из окон дома номер 22 Бодлер смотрел на первый в своей жизни парижский пейзаж. Ему было семь лет. Его отец умер, а мать еще носила траур. В 1861 г. он написал своей матери и напомнил ей о времени, проведенном вместе на площади Сент-Андре-дез-Арт: «Долгие прогулки и бесконечная любовь! Я помню берега Сены, которые были такими грустными по вечерам. Для меня это были старые добрые времена… Ты принадлежала только мне».