Боб Уоффинден - «Битлз» врозь

На деле отсутствие Джона и Йоко осталось незамеченным, так внушителен был список участников. За несколько дней до концертов Нью–Йорк был охвачен нетерпением, самые дикие слухи ходили по поводу того, кто же все–таки будет выступать. Никакой информации, подтверждающей или опровергающей эти слухи, не поступало. Обычно в таких случаях посетители концертов оказываются разочарованными. Концерт в фонд Бангладеш стал исключением, одним из немногих событий в истории Битлз, когда самые смелые предположения не были опровергнуты событием как таковым.

Харрисон представил Шанкара, открывшего концерт, а затем появился во главе рок–оркестра, составленного из звезд, основные из которых уже упоминались. В середине концерта, к тому моменту уже ставшего значительным, он нанес завершающий штрих, пригласив на сцену Боба Дилана.

Хотя Дилан и выступал в 1969 году на фестивале на острове Уайт, он уже много лет не играл в Америке, так что его появление превратило концерт из значительного в один из самых выдающихся в истории рок–н-ролла, Сразу было отмечено, что впервые Дилан появился на сцене с кем–либо из Битлз. Билеты, разумеется, Были и без того распроданы мгновенно; появление Дилана обеспечило спрос на сопутствующие проекты фильм и альбом. Выступление Дилана оказалось уместным еще и потому, что сам он в то время испытывал некоторые трудности. В 1970 году он выпустил два альбома: один, Self Роrtrait, ужасный, а другой, New Morning, приемлемый, если не сравнивать его с предыдущими. Услышав его в Мэдисон Сквер Гарден, публика с удовольствием отметила, что это — прежний Дилан, такой, каким он был до мотокатастрофы. Для Дилана это, похоже, был момент возрождения. Ему самому все это явно понравилось. Он остался на вечеринку, организованную Патти Харрисон, а позднее использовал фотографии с концерта для оформления своего альбома More Bob Dylan Greatest Hits. Концерт оказался очень удачном (о всех отношениях Харрисону удалось собрать вместе многих ведущих исполнителей, каждый из которых выступил прекрасно, несмотря на то, что для репетиций был отведен лишь один полный день; при том все отлично ладили между собой (случай с Ленноном, конечно же, держался втайне). Все шло гладко, потому что организовано было со знанием дела опять–таки несмотря на нехватку времени. Наконец, концерты показали, что поп–музыке, которую Битлз превратили в прибыльную индустрию, не чужда и филантропия. После дебоша. устроенного на концерте Роллинг Стоунз в Алтамонте, и воцарившейся затем атмосферы отчаяния (гибель Дженис Джоплин, Джима Моррисона и Джими Хендрикса, развал Битлз), это было подобно новому обретению веры. Харрисон вернул рок–музыку на путь истинный.

Вернувшись в Англию после несостоявшегося выступления на концерте в фонд Бангладеш, Джон вновь активно включился в политическую жизнь. Он присоединился к маршу протеста против политики в Северной Ирландии, пожертвовал 1000 фунтов организации судостроителей, оказавшейся в то время в эпицентре борьбы левых сил с правительством консерваторов. Вскоре после этого они с Йоко покинули страну, чтобы возобновить постоянно прерывавшиеся поиски дочери Йоко, Кьоко. Она навсегда исчезла вместе со своим отцом, Энтони Коксом, вторым мужем Йоко (Джон был третьим). Кокс считался американским кинопродюсером, хотя, похоже, ничего, кроме фильмов Йоко, не продюсировал.

Джон и Йоко быстро и безрезультатно посетили Виргинские острова, а затем отправились в Нью–Йорк. Для начала они остановились в отеле Сент–Регис, потом сняли студию в Гринвич Виллидж. В 1973 году они приобрели свои первые комнаты в особняке Дакота.

Леннон так и не вернулся в Британию. Он и не собирался возвращаться: имущество из его особняка в Титтенхерст Парке (который он продал Ринго) было переправлено в Нью–Йорк. Похоже, полная смена обстановки вполне устраивала его. К тому моменту он исчерпал все возможности, предоставленные Англией; и не удивительно, ведь главной чертой его характера было постоянное стремление к новому. Идеи оценивались им по степени их новизны, и каждый, кто мог предложить что–то новое (Магический Алекс, Махариши, Артур Янов и т. д.) мгновенно становился объектом восхищения. Это имело и оборотную сторону. Леннону быстро все надоедало, и тогда он просто отбрасывал то, чему успел надивиться. В данном случае это была Англия.

В переезде в Америку были свои плюсы: ему нравились ритм и энергия жизни в незнающем отдыха Нью–Йорке. Он говорил, что всегда считал себя продуктом американской культуры, поскольку вырос на Кока–коле, кукурузных хлопьях «Kellogg» и Элвисе Пресли (утверждение это больно задело тех из нас, кто видел в Битлз избавление от комплекса культурной неполноценности). Йоко, проведшая большую часть своей жизни в Нью–Йорке, в любом случае была рада вернуться туда, где она могла быть в большей степени собой и в меньшей — приложением к Джону. Едва приехав Нью–Йорк, Джон был покорен его особой атмосферой. Англия всегда была для него слишком пуританской, лишенной воображения и консервативной. В Нью–Йорке он столкнулся с прямо противоположным, и это устраивало его как нельзя лучше. На протяжении целого столетия Америка казалась землей неограниченных возможностей миллионам иммигрантов, и теперь предстала таковой перед Джоном. Америка (во всяком случае, Нью–Йорк) жаждала Искусства, готова была всерьез принимать все необычное, вызывающее, эксцентричное и просто глупое. Называя себя серьезным художником, Джон мог, по крайней мере, рассчитывать на то, что Нью–Йорк к этому прислушается. В Британии же его считали популярным, необычайно талантливым музыкантом, ни больше, ни меньше; к его внеурочным занятиям относились презрительно. Как бы то ни было, у Джона не было возможности тщательно взвесить все за и против. Едва ступив на землю Америки, он попал в объятия Джерри Рубина и Эбби Хоффмана, лидеров йяппи, людей наилучшим образом подготовленных для того, чтобы познакомить Леннона с идеями американских «новых левых». Это было как раз то, что нужно. Леннон сразу оказался в центре леворадикальных, авангардистских кругов, признания которых он так добивался. В Англии такого движения не было, и после того, как нью–йоркская контркультура с такой готовностью приняла его, можно было не сомневаться в том, что он там останется. В общем, было очевидно, что Леннон пристрастится к Нью–Йорку; ведь там гораздо больше телестанций, чем в Англии.