Сергей Семанов - Брусилов

Главкоюз перечислил части, в которых эти, как он полагал, «зловредные идеи» укоренились сильнее других, и продолжал:

— Солдаты управляются лишь нравственным авторитетом Совета солдатских и рабочих депутатов, офицеры и начальники вообще для них не больше как буржуи, так как стоят за Временное правительство и против Совета. Последнее обстоятельство объясняет возникшую между солдатами и офицерами рознь, поэтому быстрое сцепление их вместе невозможно.

Офицеры в большинстве случаев говорить не могут, их всегда забьет словом «оратель» — большевик.

Я говорил уже, что при установившемся ныне перемирии наши войска на месте стоять могут, по если немцы ударят, последует отход, который при существующей дезорганизации поведет к катастрофе…

Брусилов подвел итог: в настоящее время его армии наступать не в состоянии, может быть, через месяц, полтора. К таким же выводам пришли другие главнокомандующие — генералы Гурко, Драгомиров, Щербачев и Алексеев. Удивительнее всего, что, наглядно и правильно представляя ситуацию на фронте, понимая, что наступление не может быть удачным, генералы все же объединились во мнении: наступать надо, хоть солдат и придется гнать в бой. Несомненно, решение это определялось узкоклассовыми интересами собравшихся. Но, не говоря уже о том, что высшие военачальники армии должны были представлять размер катастрофы, неизбежно последующей за неудачным наступлением, их решение было преступным и с нравственной точки зрения: гибнуть в бессмысленном наступлении предстояло девяткам тысяч русских солдат.

Брусилов на совещании выступил еще раз:

— Я очень близко знаком с армией, ежечасно принимая различные депутации с фронта, и хотя убежден в могуществе России и ее армии, но должен сознаться, что в настоящее время наша армия — не армия, а просто толпа солдат, с одной стороны, и офицеры — с другой. Конечно, в будущем они сольются вместе, но пока между ними существует рознь, основанная на различном отношении к Совету рабочих и солдатских депутатов…

— Я пользуюсь доверием солдатских масс, но я никогда не решился бы затронуть некоторых вопросов, иначе потеряю свой престиж…

— Я считаю, что наступивший порядок — хороший. Я стою на стороне Временного правительства, но сознаю, что двоевластие, анархия, надвигающаяся на Россию, может погубить Россию. Каждая страна переживает такой кризис, некоторые погибают. Но я верю, что Россия выйдет из создавшегося положения, только ценою чего? Движение само остановиться не может, его остановить можно только ценою крови. Максимум ее прольется при демобилизации. Солдаты уже теперь говорят о возвращении их с войны с оружием для захвата земли. Я верю в здравый смысл русского народа, и он после грядущих потрясений опять попросит палку, и тогда начнется успокоение…

Тут Брусилов сослался на пример французской революции и закончил:

— Но наша страна вернется не к старому, а к более благоразумному порядку вещей…

Таким образом, уже в начале мая 1917 года генерал Брусилов предвидел неминуемое приближение гражданской войны. Но если эта ужасная для всех времен и народов перспектива страшила и угнетала его, то из речей других присутствующих на совещании генералов, особенно Алексеева и Щербачева, становилось очевидным, что они не поколеблются развязать гражданскую войну, не постесняются силой оружия расправиться со взбунтовавшимся русским народом.

Совещание решило, что Алексеев и главнокомандующие фронтов должны поехать в Петроград, чтобы там попытаться договориться с Временным правительством о совместных действиях по подготовке наступления. Алексеев испросил у премьера — Г. Е. Львова разрешения прибыть в столицу. Выехали экстренным поездом.

Утром 3 мая прибыли в Петроград. Но на вокзале генералов ждал новый военный министр, Гучков ушел в отставку, и его заменил А. Ф. Керенский. Вместе с ним приехавших встречал и командующий Петроградским военным округом Л. Г. Корнилов. Увиденное в столице настроило Брусилова на еще более печальные мысли. Началось с того, что солдаты почетного караула, невзирая на команду «смирно!», продолжали стоять «вольно» и высовывались из рядов, чтобы получше видеть генералов. На приветствие Алексеева отвечали они вяло, как бы с усмешкой, и выражение это оставалось на их лицах до конца церемонии; мимо генералов прошли небрежно, как бы из снисхождения к такому незначительному лицу, как верховный главнокомандующий.

Еще более поразил Брусилова вид самого города, и котором он прожил так долго, но давно не бывал. Улицы, площади и здания были, конечно, прекрасны, как и прежде, но не это бросилось в глаза старому петербуржцу: поражало изменение атмосферы, разительное отличие публики. Не существовало более чиновного, строгого, казенного Петербурга. Вместо него кипел, шумел, волновался, спорил, агитировал, ораторствовал на всех перекрестках и площадях Петроград демократический, Петроград революционный. Он был своеобычен, этот город революций, но и пугающе грозен для генералов, прибывших с фронта.

Председатель Совета министров встретил генералов очень любезно, но и в поведении Львова чувствовалась некая неуверенность: он как раз вел переговоры с Советом рабочих и солдатских депутатов о создании нового правительства, в которое должны были войти эсеры и меньшевики.

Совещание началось в 4 часа на квартире Львова в доме на Театральной площади. Алексеев подробно описал военно-стратегическое положение, главнокомандующие фронтов дополнили его. Общий тон сообщений свидетельствовал, что положение в действующей армии, хотя и очень трудное, но не безнадежное. Генералы хотели одновременно и попугать Временное правительство и в то же время не доводить испуг до степени паники, чтобы побудить буржуазных политиков действовать более активно и решительно.

Обедали у Львова, затем продолжали обсуждение до 11 часов вечера. На следующий день в Мариинском дворце собрались послушать генералов министры, часть членов Государственной думы, депутаты Петроградского Совета. По выражению Брусилова, «говорено было много» — этим страдала в ту пору вся Россия, от края до края и от мала до велика. И, как обычно в таких случаях, толку от разговоров было немного. Содержание своего выступления перед меньшевистско-эсеровскими деятелями Совета Брусилов вкратце изложил так:

«Я говорил, что не понимаю смысла работы эмиссаров Совета рабочих и солдатских депутатов, старающихся углублять развал армии, якобы опасаясь контрреволюции, проводником которой якобы может быть корпус офицеров. Я считал необходимым заявить, что я лично и подавляющее число офицеров сами, без принуждения присоединились к революции, теперь мы все такие же революционеры, как и они. Никто не имеет права подозревать меня и офицеров в измене народу, а потому не только прошу, но настоятельно требую прекращения травли офицерского состава, который при подобных условиях не в состоянии выполнять своего назначения и продолжать вести военные действия. Я требовал доверия, в противном же случае просил уволить меня от командования войсками Юго-Западного фронта…»