К. Осипов - Богдан Хмельницкий

«Если нужны московские войска, то бери с ними и воеводу. В глазах Москвы тот, при чьей помощи гетман мог усидеть, и был истинным хозяином Украины».

Хмельницкий очень скоро это почувствовал. Его отодвинули на второй план не только в области внешней политики, но даже у себя на Украине он перестал пользоваться полнотой власти.

Хотя на первых порах Москва и смотрела безучастно, как нарушаются договорные статьи (превышается реестр; в гетманскую, а не в московскую казну поступают податные суммы и т. д.), но в то же время она осуществила ряд мер, показывавших, что Украина должна теперь привыкать к новому положению вещей. Так, через месяц после Переяславской рады московские войска под командой боярина Куракина вступили в Киев и прочно там расположились. Одновременно в Белгороде, на границе с Украиной, была собрана сильная армия под начальством Шереметева; ее назначение состояло в отражении ожидавшегося татарского набега, но было ясно, что она может быть введена на Украину и для других надобностей. Наконец, отборные козацкие части (восемнадцатитысячный корпус под командованием Золотаренко и Тетери) были вытребованы для усиления главной московской армии, а взамен их на Украину вступил еще один московский отряд под начальством А. В. Бутурлина, в свою очередь занявший некоторые жизненные центры страны.

Все эти мероприятия проводились без предварительного согласования с гетманом, в порядке простого указа.

То обстоятельство, что договорные статьи были полны недомолвок, Москва использовала теперь в своих интересах: она трактовала все неясности в свою пользу. Правда, стеснительные мероприятия перемежались с поблажками. Но надежды на то, что, подчинившись Москве, найдя в ней защиту от внешних врагов, удастся сохранить внутреннюю автономию, — эти надежды, если у кого и были, быстро таяли.

В связи с этим на Украине усилилась активность групп и сословий, недовольных соединением с Москвой.

Три элемента украинского населения всегда поддерживали соединение с Москвой. Во-первых, крестьянство, потому что в самодержавной России шляхта не играла такой большой роли, как в аристократической Польше, потому что здесь оно избавлялось от национального гнета и предвидело улучшение своего экономического положения. Во-вторых, горожане, искавшие прочного правопорядка, чтобы спокойно заниматься торговлей и ремеслами, и понимавшие, что в подданстве у Польши они его не дождутся. В-третьих, низшее духовенство, ставившее на первый план религиозные, а заодно и свои корыстные интересы.

Им противостояли две группы: высшее духовенство и часть козацкой верхушки, то есть «значные люди», стремившиеся сохранить польско-шляхетский строй в расчете воспользоваться его привилегиями.

Отношения высшего украинского духовенства с Москвою заслуживают того, чтобы уделить им особое внимание.

В двадцатых годах XVII века высшее духовенство было очень предано Москве. Митрополит Иов Борецкий, как было упомянуто, одним из первых возбудил вопрос о присоединении Украины к России. Он был так предан московскому правительству, что послал ему на службу своего сына и племянника. Преемник его, Исайя Копинский, также «приклонял главу к восточной православной державе». Впрочем, другого выхода у него и не было: все церковное имущество находилось в руках униатов, и только в Москве можно было получить денежные субсидии на поддержание православной украинской церкви.

Однако Исайя пробыл митрополитом только год. Ставший в 1632 году его преемником, Петр Могила [199] П. Могила (1596–1647) — сын господаря Валахии, видный церковный и общественный деятель. занял иную политическую позицию. Он обвинял московское правительство в деспотизме и произволе и, пренебрегая явной тягой народных масс к Москве, насаждал польскую образованность. Причина этого лежала, повидимому, в том, что после смерти короля Сигизмунда III поляки вернули православным церковные маетности и восстановили их вольности, — словом, стали заигрывать с духовенством. Материальное положение высшего духовенства стало отныне очень хорошим, но низшее еле сводило концы с концами.

В 1647 году киевским митрополитом сделался, по смерти Могилы, Сильвестр Коссов. В это время польское правительство, не раз терпевшее поражение от козацкого войска, особенно старалось сохранить на своей стороне симпатии высшего духовенства. Коссову было предоставлено почетное право заседать в сенате; его убеждали, что в случае присоединения к Москве он лишится всех своих прерогатив, и добились того, что новый митрополит, подобно предыдущему, решительно высказался против соединения. Это весьма раздражало козаков. В 1649 году Федор Вешняк однажды сказал на пиру у Хмельницкого, что «ксендзы и попы одинаковы стали»; по донесению дьяка Кунакова, когда в том же году Коссов выехал к польским представителям, козаки вернули его: «Знай де он келью свою, а в такие дела не вступайся».

С 1648 года высшее духовенство прекращает сношения с Москвой (их продолжает вести низшее, «черное» духовенство), а сам Коссов пытался много раз добиться примирения Богдана с Речью Посполитой.

Но вот соединение стало совершившимся фактом. Низшее духовенство горячо приветствовало его. Как же теперь сложились отношения у киевского митрополита с Москвой?

На первых порах очень неприязненно. В день 8 января 1654 года Богдана и старшúну привел к присяге царю не Коссов, а прибывший казанский архимандрит Прохор.

Коссов не присягнул царю, а лишь после долгих пререканий с Бутурлиным послал к присяге свою дворню. В Москве собиралась гроза на голову строптивого митрополита. Когда в том же 1654 году в Киев прибыл стольник Полтев с вестью о рождении у царя сына, он не привез никакого письма для Коссова. Стольнику была дана инструкция, если Коссов спросит о письме, ответить: «Он, митрополит, нашие государские милости не искал и нам не писывал, и потому к нему нашей грамоты не прислано». Однако Коссов ни о чем не спросил, отслужил молебен в честь новорожденного и вручил Полтеву краткое поздравительное письмо для Алексея Михайловича.

Через короткое время между Сильвестром Коссовым и московскими боярами разгорелась открытая вражда. Назначенные воеводами в Киев Куракин и Волконский довели до сведения митрополита, что они заберут участок земли рядом с Софийским монастырем, чтобы выстроить там острог (укрепление) для московской рати. Сильвестр категорически воспротивился. Сколько ни бились бояре, ничего не удалось сделать. «И митрополит учал сердитовать, — доносили царю воеводы, — и говорил нам, холопем твоим: будет де учнете на том месте ставити город, и я де учну с вами битися» [200] Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, т. X, Спб., 1878, стр. 388. .