Борис Хотимский - Непримиримость. Повесть об Иосифе Варейкисе

Прицелились в передовую пару и по команде Фомичева дали залп.

Одна лошадь вздыбилась «свечкой». Другая же, наоборот, рухнула на колени — и мордой в снег. Оба всадника — из седел вон, не помогла рыцарская посадка. Остальные сперва опешили, затем разом поворотили лошадей и — карьером прочь от гибельной засады. Вслед им — уже не залпом, вразнобой — снова ударили русские трехлинейки.

— Молодцы! — похвалил Фомичев. — А теперь…

И не договорил. У самого колодца взметнуло землю из-под снега, грянуло в уши.

— Ложи-ись! — крикнул Митрохин, схватив замешкавшегося солдатика за ремень, сшибая с ног и сваливая на снег. — Ложись, сейчас еще долбанет!

Еще долбануло. И еще. Затем вроде прекратилось.

— Дураки, зря колодец загубили, — заметил Митрохин, приподнимаясь и оглядываясь. — Ни себе, ни людям. Верно я рассуждаю, Фомичев? А, Фомичев? Ты чего?.. Ты чего это, а?!

Фомичов лежал, как лег, лицом вниз. Подтянув правую ногу, будто собрался ползти по-пластунски. Ничего снаружи не было заметно, только свалилась с головы старая фуражка, и снег под темным чубом стал алым.

— Ты чего, а? — тормошил его Митрохин, уже понимая «чего», но продолжая повторять кривящимся непослушным ртом: — Ты чего, а?..

Четыре года подряд не брали солдата ни пуля, ни штык. Ефрейтором стал, Георгия заслужил, в большевики вступил… Какой был герой, какой товарищ! Поищи теперь таких… Ох, война ненавистная, лучших людей ты отнимаешь у народа! Говорят, на место павших новые бойцы встанут. Да хватит ли богатырей на многострадальней Руси? Почти четыре года не выпускаем винтовку из рук, поим землю кровью своей. Кто же у нас останется, если такие орлы улетают?..

Трое молодых, сняв папахи, растерянные и бледные, слушали причитания Митрохина, смотрели, как скатываются по его скулам слезы. Поглядывали на расширявшееся под головой Фомичева алое пятно — будто подстелено уснувшему воину боевое знамя.

— Ну-ка взяли его, — скомандовал Митрохин. — Понесем. Здесь не оставим…

Начало весны всегда радует, так было испокон веку. Но мартовские дни восемнадцатого года вызывали в душе Иосифа Михайловича не радость, а напряженность. С растущей тревогой воспринимал он каждую новую весть с фронта.

На второй день марта телеграф передал из Киева — всем Советам Украины:

«Имея перед собой превосходную в числе армию противника и не желая давать в г. Киеве бой, мы решили отступить на время за Днепр и оставить Киев. Рабоче-крестьянское правительство Украины выехало в Полтаву… Все Советы должны направлять свои вооруженные отряды в этот город. Спешпость и энергия прежде всего.

Народный секретарь Коцюбинский»

В тот же день другие телеграфные аппараты передали из Брест-Литовска совершенно иной текст — от «Председателя Совета министров Украинской республики» господина Голубовича германскому канцлеру:

«Я пользуюсь случаем своего однодневного пребывания в Бресте в гостях у главнокомандующего германскими войсками на Восточном фронте для того, чтобы с большой радостью сообщить вам о вступлеяии украинских и германских войск в нашу старую и новую столицу Киев… Мы приписываем освобождение нашей страны главным образом помощи, которую мы просили у германского правительства и которую нам оказали победоносные германские войска. Сердечно благодарю вас от имени украинского народа и его правительства. С неподдельной радостью я встретил весть об освобождении Киева… Германские войска еще находятся в нашей стране, но, как только они исполнят свой долг, будет отдало распоряжение об их отозвании».

Чуть позднее Иосиф Михайлович вспомнит это возмутительное послание. Не пройдет и двух месяцев, как германские оккупанты разгонят за ненадобностью призвавшую их Центральную раду и заменят ее другой марионеткой — новоявленным гетманом Скоропадским… Символическая фамилия!.. Не оценили немцы «сердечной благодарности» в свой адрес. И сами оказались неблагодпрными. Такое случается с хозяевами по отношению к холуям.

А сейчас, только что ознакомившись с текстом телеграммы на Бреста, Иосиф Михайлович думает о другом. Господин Голубович распинается в своей любви к Киеву и «от имени украинского народа» выражает «неподдельную радость» по случаю вступления в город вражеских: полчищ, позванных Центральной радой на подмогу, поскольку собственными силами самозваные «представители народа» совладать со своим народом не сумели. В то же время сын видного украинского писателя, первый главком Советской Украины Юрий Коцюбипский скрепя сердце принял решение оставить юрод, чтобы не вести бои на улицах, не превращать в руины неповторимые строения, не превращать в калек и покойников мирное население. Так кому из них дороже Киев? Кому из них блкяе народ? Ответить не так уж сложно.

Чем дальше на восток продвигались интервенты, чем ближе к Харькову продвигалась линия огня, тем острее ощущал нарком соцобеспечения Донецко-Криворожской республики противоестественность своего «тылового» положения, тем нетерпеливее продолжал рваться туда, где красные войска, истекая кровью, вели неравный бой.

Он подходил к висевшей на стене карте и, глядя на ее условные знаки, представлял себе безрадостную картину вынужденного отступления, горящие камышовые кровли хат, взорванные мосты и брошенные на обочинах повозки. Видел, как заливает украинскую землю темная лавина вражеского нашествия.

Австро-германцы заняли Черкассы, Бахмач, Жмеринку, подошли к Золотоноше. Красные части откатывались на Ромодан. У Знаменки, встык между левым флангом передовых кременчугских отрядов и правым флангом армии Муравьева, ударили гайдамацкие полки.

Иосиф Михайлович знал, что едва начавшая создаваться Красная Армия еще слишком немногочисленна, а прежние фронтовые соединения предельно обескровлены. Что же касается красногвардейских дружин — их возможности были ему особенно хорошо знакомы. Поэтому не удивлялся, когда слышал, что держатся красногвардейцы по-разному: отряды, сформированные на крупных предприятиях, сражаются стойко, но собранные на мелких — недостаточно дисциплинированны. Не удивлялся. Огорчался. Удивляло же другое: необъяснимое, непоследовательное поведение чехословацких частей, которые против немцев стояли насмерть, а стычек с гайдамаками всячески избегали. Иосиф Михайлович подозревал, что там ведется какая-то нехорошая агитация…

Война шла преимущественно вдоль железных дорог: разрозненные силы красных, ощущая явный численный перевес неприятеля, пока еще не решались отрываться от своих эшелонов. И эшелоны один за другим откатывались все дальше на восток, все ближе к Харькову. Относительно успешно защищались лишь узловые станции и заводские районы. Не было единой линии фронта, единого командования. Поэтому Иосифа Михайловича обрадовало известие о назначении испытанного большевика Антонова-Овсеенко главковерхом Украинского фронта.