Александр Гордон - Не утоливший жажды (об Андрее Тарковском)

Кстати, фильм этот имеет посвящение — «Великому русскому живущему поэту — Арсению Тарковскому».

Донателла задает Тарковскому разные вопросы, например о счастье. Тарковский отвечает: «Этот мир — не место для счастья. Мир создан не для того, чтобы быть счастливым, а для того, чтобы бороться. Добро и зло внутри нас должны бороться, чтобы добро побеждало зло и тем самым мы развивались духовно». Этот постулат он повторяет давно. Часто говорил и писал об этом и в Союзе, и за границей и часто не находил понимания в аудитории, особенно в молодой и мало «продвинутой».

Вспоминает о детстве: «В детстве у меня был характер какой-то растительный. Я больше чувствовал и ощущал, чем мыслил. Я воспринимал всю жизнь, что была предо мной, во всей ее полноте, все было возможно и выполнимо. Ощущение детства ушло… Или нет?.. Я не знаю. Видимо, нет. Иначе я ничего не смог бы сделать».

Режиссер спрашивает: «Каковы были первые впечатления от кино? И вообще, и когда учились этому искусству в институте».

Тарковский отвечает: «Эти первые мои впечатления были… странные. Я никогда не понимал, что такое кино, и не чувствовал этого совершенно, видимо не испытывал к этому никакого призвания. (Не правда ли, все наши сокурсники удивились бы этим словам? — А. Г.) Я чувствовал, что меня учат какой-то профессии, что в этом есть какой-то фокус, технический, в этой профессии… но что при помощи кино можно выражать себя, как при помощи поэзии, музыки, литературы, — у меня не было такого чувства. Более того, я делал свою первую картину „Иваново детство“ и, по существу, не знал, что такое режиссура. Это был поиск, так сказать, совершенно ощупью, то есть я пробивался, и искал, и находил для себя какие-то моменты соприкосновения с поэзией. И после этой картины я почувствовал, что при помощи такого кино можно соприкасаться с духовными субстанциями моей собственной души.

И поэтому для меня, так сказать, этот опыт с „Ивановым детством“ был чрезвычайно важным… ни на что не похожим. До этого я совершенно не представлял себе, что такое кино. Кстати, я и сейчас не уверен, что я знаю, что это такое. Мне кажется, что это самая огромная тайна. Впрочем, как и всякое искусство».

В другом эпизоде фильма Андрей говорит: «В наше время кино зависит от денег — самое несчастное из искусств. Фильмами торгуют, как сигаретами, жвачкой. Хорошее кино хорошо продается. Абсурд.

Высокое поэтическое мастерство плохо продается. Налицо конфликт между духовным развитием человека и его материальным, технологическим развитием. В этом драма, приближающая нас к грани уничтожения».

Еще несколько размышлений: «Я склонен относиться к миру эмоционально, созерцательно, ощущать его как животное, как ребенок, а не размышлять и делать выводы». «Вы меня спрашиваете, тягощусь ли я одиночеством? Нет. Люди должны уметь находиться в одиночестве, должны уметь быть в ладу с самим собой. Не скучать с самим собой. Современная молодежь не умеет находиться в одиночестве. Она агрессивна, и это опасно с нравственной точки зрения».

Вопрос: Как ты относишься к своей стране?

— Я очень люблю свою страну, скучаю по родным местам… деревне, где у меня есть дом, люблю свою землю, которую я называю своей родиной.

Вопрос: В твоих фильмах часто используется вода, в разном состоянии. Что ты можешь сказать об этом?

— Вода, речка, ручей — мне много говорят. Вода сама по себе прекрасна и необходима для жизни. Хотя море — тоже вода, но море чуждо моему внутреннему миру. В нем слишком много однообразного пространства. Речка небольшая мне нравится больше. Она милее моему чувству пространства. Моему сознанию ближе микромиры, чем макромиры, эти огромные неохватности. Японцы в своей маленькой по размерам стране по-иному относятся к пространству, природе. Они любят свои маленькие сады, малые, любимые миры. И мне давно нравится малое, маленькая речка милее мне. Вода… движение… глубина отражения — не мыслю себе фильма без воды.

Вопрос: Какие тяжелые испытания в жизни приходилось тебе переносить?

— Мне в жизни приходилось голодать, по-настоящему. Это физически унизительное чувство. И оно учит нас быть сострадательным к людям.

Вопрос: Как ты относишься к богатству?

— Богатство (для меня) не означает ничего особенного, специального. Богатство — вещь относительная. Оно как-то… В конечном счете человек становится скупым. И начинает ему служить.

Я спросил Донателлу, согласна ли она с рассуждениями Тарковского о богатстве.

Она рассмеялась и сказала, что знает людей и скупых, и щедрых, но без денег жить вообще нельзя. Надо всегда иметь деньги хотя бы на такси.

В фильме «Андрей Тарковский на съемках „Ностальгии“» зритель как бы со стороны видит саму съемку фильма «Ностальгия», его кухню, так сказать изнанку съемочного процесса. На глазах зрителя создаются туманы, льются дожди, вылетает из высокой трубы специально приготовленный состав, который на экране выгладит падающим снегом — тем самым незабываемым снегом в финале «Ностальгии». Вспоминаете этот последний кадр фильма? На длинном отъезде камеры угадываем русский дом, вписанный в старинный итальянский собор, подобно тому как русская культура вписана в контекст европейской культуры, и русская старинная песня-плач смешивается с итальянской классической музыкой.

А начинается фильм Бальиво с суеты на съемочной площадке, с голоса, дающего указания на итальянском языке, и угадываешь голос Тарковского. «Ого! — думаешь. — Вон уж как разговорился на итальянском!

Молодец!» Вот он и в кадре, продолжает давать свои итальянские указания. Одет, как всегда, элегантно, в какой-то модной шляпе-панаме. После обстоятельных и эмоциональных требований неожиданно переходит на русский, четко и спокойно заканчивает: «Запомните раз и навсегда!»

…В кадре спорят, где ставить машину. Подходит Андрей: «Не так стала машина» — и точно показывает, в каком месте ей нужно стать. Слышно итальянское объяснение, на которое Андрей решительно возражает: «Нет, это не пять сантиметров». Затем дотошно следит за тем, как его поняли, куда поставили машину, и иронично заключает: «Ну вот, хорошо. И часа не прошло, как машина готова».

На следующий день снимается эпизод «Русская деревня — воспоминание». Не получается опять — теперь с задымлением оврагов, чтобы добиться эффекта тумана. Тарковский возмущается потерей времени. Кстати, на нем уже другая шляпа. «Я двадцать лет работаю в кино. Условия работы у вас хорошие, но все слишком спокойно! Слишком спокойно!»

На самом деле все стараются. Видно, что к нему относятся с большим уважением, как к мэтру, знаменитости. Камера хочет подсмотреть, уловить «тайну тайн» — репетиционный метод Тарковского, это главное. Приемы его разнообразны и всегда зависят от конкретного актера и обстоятельств. Если это четырнадцатилетний мальчик Коля Бурляев, которого нужно постоянно «держать в страхе», «в нервности», как это было на «Ивановом детстве», — одна задача. И совсем другая — работать с профессионалами: Олегом Янковским, Эрландом Юсефсоном. С ними, многоопытными, проще, с Олегом в особенности — язык один. С Эрландом сложнее. Не только из-за двойного перевода с русского на итальянский — с итальянского на английский. Эрланд — актер школы Ингмара Бергмана, с особой стилистикой, особой формой существования в кадре. Юсефсону нужно сесть сюда и повернуть голову налево в определенное положение. И каждый раз во время репетиции актер как автомат исполняет все заданные движения. В конце концов Тарковский точнейшим образом, в кратких словах объясняет, почему это нужно, что это за сцена, какой в ней смысл. Видно, что Юсефсон благодарен за объяснения. В сцене перед зеркалом Андрей показывает, как нужно стоять, в каком ритме жить, как жевать корку хлеба. Юсефсон повторяет все это с глубочайшим терпением. А потом мы видим уже этот кадр вошедшим в картину — в нем все другое, преображенное, поднятое на высоту замысла, о котором и не подозревалось во время репетиции.