Валерий Кичин - Людмила Гурченко

Людмиле Гурченко уже не приходилось к Вязниковой «присматриваться», привыкать, постигать ее. Ведь она уже однажды прожила жизнь Анны Георгиевны Смирновой и знает, какой ценой обходится женщине преданность «делу». Она уже знала горький вкус потерь — и понимала, какой катастрофой стала в судьбе Вязниковой смерть Малунцева. Она знала и то, что такое лицемерие, показное вежливое участие, за которыми стоит дремучее равнодушие к людям, к делу, к истине. Играя Вязникову, она теперь не просто осуществляла свое актерское призвание — она выходила в сражение с тем, что ненавидела сама. Участие в фильме стало для нее акцией гражданской. Этот нерв личной боли за происходящее и в жизни и на экране теперь постоянно будет напоминать о себе, и все роли, которые ей предстоит сыграть отныне, четко поделятся на две неравные половины.

В одних она — актриса с блестящей техникой перевоплощения, меняющая маски, платья, парики с эстрадной виртуозностью, актриса ревю, шоу, мюзикла, оперетты, актриса «костюмных» ролей, актриса карнавала, лицедейка, клоунесса, дива, звезда…

В других — это сама Людмила Гурченко, пришедшая к нам с экрана, чтобы сказать о том, что она любит, а что — презирает. Чему сочувствует и над чем смеется. Ей небезразлично, что играть — отбор ролей стал строже. Эти роли она, даже ценой болезненного конфликта с режиссером, а то и со всей группой, выстраивает сама, становясь уже не только исполнителем, но в значительной мере — и автором.

Какой из «половин» отдать предпочтение? Критики не раз пытались противопоставить Гурченко «поющую» Гурченко — актрисе «серьезной», актрисе драмы и трагедии. Нет ничего дальше от истины. Без любой из «половин» она не могла бы жить в искусстве, а мы многое бы потеряли. Типичнейшее «единство противоположностей». Обе дополняют друг друга, обе друг другу помогают. Гурченко это отлично понимает и признавалась в интервью журналу «Советская женщина»: «Только создавая одновременно абсолютно непохожие характеры, я не чувствую себя усталой. Если я параллельно снимаюсь в комедии и в драме, обе роли получаются лучше» [40] «Сов. женщина», 1977, № 1. .

Она не была бы сама собою, если бы даже и в труднейший из периодов жизни снималась только в «Обратной связи».

Ей нужна была работа контрастная. Нужны были задачи повышенной сложности — иначе не выбраться из ипохондрии, не забыть про ту ноющую боль после травмы.

Нога заживала медленно и трудно. В ней сидели металлические скобки.

— Как ваша нога?

— Спасибо, ничего.

— Работать можете?

— Да, работаю понемногу. Готовлю «Бенефис» на телевидении.

— Ваш?!

— Мой.

Мы говорим по телефону. Я пытаюсь уговорить Гурченко на большое интервью для журнала. Она не хочет никаких интервью, не хочет лишней рекламы, шумихи, всего того, что так бесплодно ушло в песок после «Карнавальной ночи». Лаконична предельно.

— Когда же съемки?

— «Бенефиса»? Уже идут.

Стараюсь потактичней сформулировать вопрос. «Бенефис» — программа динамичная, Гурченко в ней всегда блистала и как танцовщица и как певица, правда, блистала в «окружении», а теперь вот сама бенефициантка — наконец-то, давно пора, — но ведь нога, как же…

— Что, используете старые пленки?

(«Карнавальная ночь», «Корона Российской империи», «Тень», старые телевизионные записи — эксцентричная роль миссис Пирс в музыкально-пародийной версии «Пигмалиона», отрывки из давних программ «С днем рождения» и «Наполовину всерьез» — может получиться неплохая эстрадная подборка. Но не «Бенефис» же!)

— Нет, все пишем заново. Приходите на просмотр.

Иду. Честно говоря, волнуюсь. Боюсь увидеть «тень» былой Гурченко, танец «вполноги», передачу компромиссную, вызывающую сочувствие — но ведь не объяснишь же каждому телезрителю, что танцевать невыносимо больно, да и не должен он знать об этой боли.

Я — знаю. Смотрю запись. И не понимаю решительно ничего. Гурченко танцует как всегда, ее партнер — Марис Лиепа: ничего себе творческое соревнование! Оба сияют улыбками, оба работают с полной отдачей, оба явно наслаждаются музыкой, ритмом, возможностью импровизировать. Хореография технически сложная, много акробатики. Каскад перевоплощений, калейдоскоп образов, живых, смешных, обаятельных: томная лирическая героиня, предающаяся воспоминаниям, и Эльвира, разочарованная «гранд-дама» с прокуренным голосом, и подросток Дженни из поучительной песни Роберта Бернса, и авантюристка Бабетта из парижских банд и «мама» этой разношерстной компании, и «мамин пресс-секретарь»… Ослепительные костюмы, парики, гримы; длинное платье сменяют короткая юбочка и высокие сапожки; ритм все быстрей, ноги выделывают черт знает что: не танцуют — поют, торжествуют, какая там Марика Рокк!

Где же боль?

Потом мне показали снимок: вот в этой самой юбочке и сапожках актриса кокетливо повисла в объятиях режиссера.

— Это он меня переносит с места на место. Я уже не могла ходить. Едва добиралась до дома, плакала от боли.

Но на съемочной площадке — куда девается боль, кто вспомнит о строгих наказах врачей быть поосторожнее? Теперь единственный бог, и царь, и вдохновитель — музыкальный ритм. Он заставляет забыть о земном притяжении, о том, что тела имеют вес, о том, что нога хрупка. Рраз! — переворот, с прыжка на шпагат — мы рождены, чтоб сказку сделать былью… Она — актриса. Значит, «весело влыбайсь и дуй свое!». Несмотря ни на что.

…Холодно. Зима. Харьков. Бесконечная очередь у проруби. У каждого — палка, чтобы отталкивать трупы, прибитые сюда течением.

«Сначала я всегда набирала два полных ведра. Так хотелось порадовать маму! Сделаю десять шагов и понимаю — не смогу, не донесу. Начинаю потихоньку отливать. Иду — отолью. Еще иду — еще отолью. Несу окоченевшими руками проклятые ведра, считаю шаги: «Папа на фронте, ему трудно… всем трудно… маме трудно… Я донесу, я должна донести! Немного, но донесу».

И вдруг: «Айн момент, киндер! Ком, ком гер! Шнель, шнель!» Немец отдает твою воду коню…

Домой идти? Мама будет бить. Выстоять очередь?.. Нет сил, ну нет же сил.

Вода нужна. Я поворачивала назад, к проруби» [41] Гурченко Л. Мое взрослое детство, с. 43. .

И эта душевная выносливость, и эта упрямая способность все начинать сначала, верить и добиваться, когда любой на ее месте покорился бы судьбе, — тоже оттуда, из детства.

Мы часто говорим в искусстве о подвиге, ищем близоруко его особенные приметы. Вот же он, перед нами! Сверкающий «Бенефис» Гурченко.

«Бенефис» прошел по экранам. Его традиционно уже критиковали за чрезмерность формы, за пышность антуража, отодвинувшего на второй план творчество самой актрисы.

Как будто вот это все и не было — «творчеством самой актрисы».