Владимир Полушин - Николай Гумилев: жизнь расстрелянного поэта

После этого случая отношения между Кардовскими и Гумилёвым стали более теплыми. Визиты вежливости превратились в дружеские встречи.

Наступило лето, и жизнь в Царском Селе оживилась. Сюда съезжались не только студенты, из шумного и пыльного Санкт-Петербурга бежали гусары и уланы и даже особы царской фамилии. Центром молодежных вечеров в Царском Селе в эти годы становится семья Аренс. Глава семьи, Евгений Иванович Аренс, генерал-лейтенант российского флота, происходил из старинного немецкого дворянского рода. Его предок — Иоганн Аренс — приехал в Россию еще во времена Императрицы Екатерины Великой. Сам Евгений Иванович был известен при дворе не только потому, что много лет плавал старшим офицером на личной императорской яхте «Александрия», но и как герой Русско-турецкой кампании, отличившийся на Дунае, за что был удостоен Георгиевского креста. Император Николай Александрович в 1903 году назначил сорокасемилетнего генерала Аренса исполнять почетную должность начальника Петергофской пристани и Царскосельского адмиралтейства.

Согласно должности Е. И. Аренс получил служебную квартиру — уединенный павильон в Екатерининском парке. Готические стены павильона были украшены башнями из красного кирпича с белыми зубцами. Здесь же располагалось Царскосельское адмиралтейство с прилегающим к нему шлюпочным сараем, где находилась целая флотилия яхт и лодок. Перед Адмиралтейством раскинулось Большое озеро, где частенько в теплую пору года проходили показные катания и парады яхт и лодок, в которых нередко принимал участие сам Государь Император. Приемами и парадами командовал генерал Аренс. Степан Яковлевич Гумилёв часто бывал в Адмиралтействе и был дружен с Евгением Ивановичем. Аренсы и Гумилёвы общались семьями.

Вернувшись из Парижа, стал бывать в Адмиралтействе и Николай Степанович. Его привлекало общество образованных дочерей генерала: Веры, Зои и Анны. Вера была на два года младше Гумилёва. Она не только увлекалась литературой, музыкой и театром, как две ее другие сестры, но и писала стихи. Об этом знал Гумилёв. Анне было шестнадцать лет, а Зое, самой старшей, исполнилось двадцать два года. Их единственному брату, Льву Аренсу, было восемнадцать.

Обворожительные генеральские дочери, катание на яхтах, беседы о литературе, музицирование юных красавиц волновали поэта. С Верой Николай любил вступать в литературные дебаты. 1 июля он писал ей в письме (видимо, разговора было недостаточно): «Я давно и с нетерпением ждал от Вас обещанного письма и, получив его, был безумно доволен… и с восторгом исполню Ваше желанье и буду присылать Вам мои рассказы. В этом письме посылаю Вам первый, довольно неудачный и нехарактерный для моего творчества. Лучшие появятся в „Весах“ и в „Русской мысли“… Вы были правы, думая, что я не соглашусь с Вашим взглядом на Уайльда. Что есть прекрасная жизнь, как не реализация вымыслов, созданных искусством? Разве не хорошо сотворить свою жизнь, как художник творит картину, как поэт создает поэму? Правда, материал очень неподатлив, но разве не из твердого мрамора высекают самые дивные статуи?.. А обман жизни заключается в ее обыденности, в ее бескрасочности…» В письме отчетливо звучат нотки любимого Гумилёвым французского поэта Теофиля Готье. И сам Николай Степанович хотел бы перенести в обыденную жизнь высокую сказку из мира высокого искусства. Он ищет единомышленников в своем стремлении и пишет об этом Вере Аренс: «…А у Вас творческий ум, художественный глаз и, может быть, окажется твердость руки, хотя Вы упорно ее в себе отрицаете…»

Лето Гумилёв считал непроизводительным периодом. Однажды, 2 июня 1908 года, поэт пожаловался в письме своему учителю В. Я. Брюсову: «…Пишу я, как всегда летом, мало. Но надеюсь, что это затишье перед бурей…» В июне Николай Степанович отправил еще одно короткое письмо Брюсову: «Я думаю приехать в Москву в первый же вторник после 15-го, т. е. 20-го июня. Но, зная Ваше намерение отправиться в Швецию, я хотел бы знать точно, застану ли я Вас в Москве. Я теперь в деревне и чувствую себя довольно скверно, но числа 19-го все же надеюсь выехать… На случай, если Вы захотите мне ответить, прилагаю адрес: Московско-Казанская Ж. Д., станция Вышгород, усадьба Березки, мне». В приписке Гумилёв извинялся за столь небрежное, по его мнению, и короткое письмо, объясняя свое состояние температурой в 38,5 градуса.

Это был последний приезд поэта в Березки. Имение было продано его матерью в этом же году, так как надобность в нем отпала. Умер брат Анны Ивановны, контр-адмирал флота Лев Иванович Львов. Он был погребен на фамильном кладбище в селе Градницы Бежецкого уезда.

В июле, несмотря на жалобы, что летом у него взаимоотношения с поэзией прохладные, Гумилёв пишет очень важное для него стихотворение «Варвары» (первоначально он назвал его «Царица») и шлет его Брюсову 14 июля с письмом: «Дорогой Валерий Яковлевич, я уже давно собирался Вам писать, но не хотелось делать это без обычного приложения, т. е. стихотворения. Я написал его недавно, и, кажется, оно уже указывает на некоторую перемену в моих приемах, именно на усиление леконт-де-лилевского элемента. Кстати сказать, самого Л. Л. я нахожу смертельно скучным, но мне нравится его манера вводить реализм описаний в самые фантастические сюжеты. Во всяком случае, это спасение от блоковских туманностей. Я вырабатываю также и свою собственную расстановку слов. Теперь, когда я опять задумался над теорией стихосложения, мне было бы крайне полезно услышать Ваши ответы на следующие, смущающие меня вопросы: 1) достаточно ли самобытного построения моих фраз? 2) Не нарушается ли гармония между фабулой и мыслью („угловатость образов“)? 3) Заслуживают ли внимания мои темы и не является ли философская их разработка еще ребячеством? На эти вопросы может ответить только посторонний человек, опытный и интересующийся моими стихами, и, кроме Вас, я таких не знаю. Верьте, что моя просьба об этих указаньях вызвана не тщеславным желаньем получить от Вас советы, а только любовью к искусству, которому я посвящаю свою жизнь. Я помню Ваши предостереженья об опасности успехов и осенью думаю уехать на полгода в Абиссинию, чтобы в новой обстановке найти новые слова, которых мне так недостает…»

Главное в «Варварах» даже не поиск нового, а самовыражение поэта-романтика. Холодные леконтовские мотивы уживаются у Гумилёва с рыцарскими:

Царица жертвует собой, она отдает себя и свое тело на поругание. Если побеждена страна, то незачем и себя беречь. Жест отчаяния и благородства!