Игорь Андреев - Алексей Михайлович

Правительство надеялось чисто административным указом сделать новые «медные номиналы» — полуполтину — полноценными средствами платежа. Медная монета была уравнена с серебряной. Но население изначально отнеслось с большим недоверием к «красной» монете и предпочитало вести расчеты серебром. Уже весной 1655 года правительство вынуждено было признать, что и в Москве, и в других городах медные полтинники идут плохо: их «не емлют и торговые люди ими не торгуют». Осенью 1655 года чеканку новых номиналов пришлось прекратить. Зато во всю принялись чеканить на новосозданном Денежном дворе медную копейку.

Поначалу медные копейки шли наравне с серебряными и их неплохо принимали. Но власти сами вмешались в сферу расчетов и принялись скупать у населения на медные деньги серебряные. Одновременно уплата налогов и пошлин происходила только серебром. Благодаря такой, с позволения сказать, «дальновидной политике» и без того хрупкое доверие к медным деньгам быстро рухнуло. Денежная система пришла в расстройство. Медные деньги перестали брать, и они начали стремительно обесцениваться. На рынке появились две цены: на серебряные и медные деньги. Разрыв между ними увеличивался погодно и к моменту отмены составил 1 к 15 и даже 1 к 20. Следствием этого стало повышение цен.

Свою лепту внесли фальшивомонетчики, не упустившие случай быстро обогатиться. Ходили упорные слухи, что даже тесть царя, боярин И. Д. Милославский, не брезговал прибыльным промыслом [465] См.: Векслер А., Мельникова А. Российская история в московских кладах. С. 152–155. .

Вскоре положение стало просто невыносимым. Торгово-промышленная деятельность переживала упадок. Особенно туго приходилось посадским и служилым людям. «Великая нищета и гибель большая чинится хлебной цене и во всяких харчах дороговь великая», — стонали челобитчики. Цена на курицу в Москве достигала двух рублей — суммы невероятной для прежних, «домедных» времен. Дороговизна, растущая разница между «красной» и «белой» копейкой стремительно приближали социальный взрыв, который при всей своей стихийности ощущался современниками, как неизбежное бедствие. «Чаят быть на Москве смятенью», — говорил один дьячок в канун июльских событий.

Известия об очередном сборе «пятой деньги» еще более прибавили страсти. Население столицы горячо обсуждало условия сбора, когда на Сретенке, Лубянке и в других местах стали появляться «воровские письма». К сожалению, текст их не сохранился. Известно, что они обвиняли многих думных и приказных людей в «измене», которая в соответствии с существующими представлениями трактовалась довольно широко: и как злоупотребления, и как «нерадение государю», и как сношения с польским королем. 25 июля 1662 года вспыхнул «Медный бунт».

Чтение листов и призыв «стоять всем на изменников» вызвали волнения среди москвичей. Всё пришло в движение. На колокольнях ударили в набат. Оставшиеся ведать в отсутствие государя Москву думные люди растерялись. Когда дворянин С. Ларионов и дьяк Аф. Башмаков попытались увезти с собой один из «листов», их едва не растерзали. «Вы де то письмо везете к изменникам, а государя на Москве нет, а то де письмо надобно всему миру!» — кричали им из толпы, демонстрируя своеобразие сознания простого люда — правду можно сыскать только у государя или у «мира»!

В конце концов письмо у Ларионова и Башмакова было отобрано, а они, изрядно помятые, скрылись за Спасскими воротами.

Но главные события разыгрались за пределами столицы, в селе Коломенском. Сюда рано утром отправилась толпа в четыре-пять тысяч человек, состоящая из посадских и приборных служилых людей — стрельцов и солдат Выборного полка Агея Шепелева. Появление их в царском селе было полной неожиданностью. Стоявшие на охране стрельцы попытались остановить толпу, но она попросту смяла их и вломилась в дворцовое село.

Алексей Михайлович со всем семейством слушал обедню по случаю дня рождения сестры царя, царевны Анны Михайловны. Растерянный государь выслал для переговоров с народом бояр. Толпа их отвергла. Пришлось выйти самому Алексею Михайловичу. Раздались крики негодования: пришедшие требовали выдачи бояр-изменников «на убиение», а также снижения налогов. Среди тех, чьей крови жаждала толпа, был дворецкий, окольничий Ф. М. Ртищев, человек по душевному складу и религиозному настрою очень близкий к государю. Тишайший приказал ему вместе с остальными спрятаться на женской половине дворца — в палатах царицы. Запершись, все царское семейство и ближние люди «сидели в хоромах в великом страху и в боязни». Ртищев, слишком хорошо знавший, чем может окончиться разговор с «гилевщиками», исповедался и причастился.

На приказном языке того времени всякое обращение к царю — челобитье. То, что происходило утром 25 июля в Коломенском, тоже было отнесено к этому «жанру» с выразительным добавлением тогдашнего делопроизводства: «Били челом з большим невежеством». Сам Алексей Михайлович уже сталкивался с подобным «невежеством» 14 лет назад, когда разгневанные толпы москвичей вламывались в Кремль в надежде расправиться с Б. И. Морозовым. Тогда царю ценой унижения удалось вымолить жизнь своему воспитателю. Старый опыт пригодился и на этот раз — царь знал, что слепой ярости толпы можно противопоставить либо силу, либо смирение. Московский посадский человек Лучка Жидкой вручил царю челобитную. Стоявший рядом нижегородец Мартьян Жедринский настаивал, чтобы государь тут же, не откладывая, «перед миром» вычел ее и велел привести изменников.

Толпа «с воплем и многим безчинием» поддержала своих челобитчиков. По свидетельству всезнающего Г. Котошихина, Алексей Михайлович в ответ принялся уговаривать народ «тихим обычаем», обещая «учинить розыски и указ». Царскому слову поверили не сразу. Кто-то из толпы даже крутил пуговицы на царском платье и дерзко вопрошал: «Чему де верить?» Наконец Алексей Михайлович уговорил толпу и — живая деталь — с кем-то, в знак согласия, ударил по рукам — «дал им на своем слове руку». Со стороны картина, конечно, выглядела впечатляюще: напуганный, хотя и не утративший, как в июне 1648 года, своего достоинства царь — и неизвестный дерзкий посадский, рукопожатием скрепляющие свое соглашение о сыске изменников.

Одновременно в стрелецкие и солдатские слободы погнали дворян с приказом срочно вести служилых людей для защиты государя. Ю. Ромодановский отправился за иноземцами в Немецкую слободу. Меры в глазах царя были необходимые: волнения захватили власти врасплох. Около полудня в Коломенское вновь ворвались восставшие: среди них были те, кто еще утром вел переговоры с царем, а теперь повернул обратно, встретившись на полдороге с новой, идущей из столицы возбужденной толпой. Она еще в Москве захватила сына одного из «изменников», гостя Василия Шорина, причастного к финансовым операциям правительства. До смерти перепуганный юноша готов был подтвердить все что угодно: он объявил о бегстве отца к польскому королю с какими-то боярскими листами (на самом деле Василий Шорин прятался во дворе князя Черкасского в Кремле). Свидетельство ни у кого не вызвало сомнения. Страсти вскипели с новой силой. На этот раз перед царем предстало около девяти тысяч человек, настроенных как никогда решительно. На переговорах царю угрожали: если добром бояр не отдашь, сами их возьмем по своему обычаю. При этом подбадривали друг друга криками: «Тепере де пора, не робейте!»