Аркадий Кудря - Кустодиев

Были исколоты и порезаны штыками почти все портреты фельдмаршалов, серьезные повреждения нанесены обстановке многих покоев, украдены ценнейшие произведения искусств. Кое-что из разграбленного уже продавалось на рынках и в антикварных лавках. На Александровском рынке были замечены два матроса, продававшие за 20 тысяч рублей золотую рамку, украшенную драгоценными камнями, и эти матросы откровенно заявили, что она взята в Зимнем дворце.

Но общественность беспокоило не только это. «Художественных учреждений, — писал А. Ростиславов, — еще не коснулась та ломка, какая произошла в учреждениях правительственных, но весьма печальным и угрожающим для музеев прецедентом является требование, скрепленное подписью г. Луначарского о выдаче из Эрмитажа “украинских реликвий”, предметов, имеющих отношение к гетманской Украине и Запорожью. Впрочем, в наше ужасное время не бледнеет ли этот сам по себе вопиющий факт перед тем, что уже свершилось в октябрьские дни с нашими художественными сокровищами, перед тем, что может грозить им в грядущем?» [389] Аполлон. 1917. № 6–7. С. 84.

Забвение от мрачных и жестоких будней Кустодиев находил в работе. Сейчас, когда он был замкнут, как пленник, в стенах своей квартиры, он все чаще уносился памятью в иную, прошлую жизнь и находил в ней бесконечный источник своих живописных «видений». Обращаясь к годам юности, он пишет полотно «Мост. Астрахань», на котором купальня под мостом и фигуры двух обнаженных женщин возле нее как будто естественным образом уживаются с проплывающими рядом с ними на лодках влюбленными парочками.

И тот же сюжет с купальней помещен в иную обстановку, и картина эта названа «Купанье на Волге». На ней мужик у сарая на берегу запрягает лошадь. Двое других собираются отплывать на лодке. Фигурки людей видны и на крутом холме. А в воде наслаждаются жарким днем несколько купальщиц. Над деревянным укрытием, где они раздеваются, гордо реет, выдавая задорную улыбку художника трехцветный, еще царских времен, российский флаг, и картина словно говорит зрителю: «Не думайте, что подобное увидишь в наши дни. Все — в прошлом».

Часто вспоминался Борису Михайловичу и «Терем», куда в нынешние времена и с его здоровьем уже не попадешь. Но и туда можно вернуться воображением, и Кустодиев дописывает начатую еще четыре года назад картину «В “Тереме”». Теперь на ней изображен не только сам дом с красными оконными наличниками, но и все семейство. Жена, Юлия Евстафьевна, сидя на скамье под березами, держит в руках таксу Дэзи. Дочь Ирина, склонившись над столиком, раскладывает на нем цветы. Себя Борис Михайлович изобразил рисующим в альбоме жену. Кирилл в матросском костюмчике стоит за его спиной и тоже смотрит на мать. Получилась дачная идиллия — по-видимому, утраченная навсегда.

В конце апреля, когда в прежние времена Юлия Евстафьевна обычно выезжала с детьми из Петербурга, она так затосковала по «Терему», что стала упрашивать мужа позволить ей съездить туда одной хоть на неделю и, быть может, что-то забрать оттуда из дорогих им вещей. Но Борис Михайлович не разрешил. Идет война, объяснил он свой отказ, в провинции неспокойно, шныряют банды. Нет, в такой обстановке отправляться ей в неблизкий путь не стоит.

Свои невеселые чувства Кустодиев выразил в письме В. В. Лужскому, отправленном 29 апреля 1918 года. «Как у Вас теперь, — писал он, — не знаю, здесь же всюду дерутся, кто-то кого-то побеждает, накладывает один на другого контрибуции или в тюрьму сажает. Жена хотела бы отправиться в деревню хотя бы на неделю, но я ее не пускаю. Нашу соседку помещицу только что посадили в тюрьму и требуют 10 000 р. выкупа! И вот она сидит сейчас в Кинешме (жена профессора университета!) в камере в обществе “воровки и двух проституток”, как она пишет в письме на днях из тюрьмы… Вот во что выродились наши долгожданные свободы. Вспоминаю наши вечера у Вас в начале войны, когда все так горячо принималось и все были полны надежд на будущей как все это оказалось не таким, как ждали и хотели».

Сославшись на прочитанное в одной из газет сообщение о трагической гибели в Харькове во время представления «Грозы» их хорошей знакомой актрисы Полевицкой и еще до конца не веря этим слухам, Кустодиев продолжал: «…Правда, мы так привыкли ко всяческим не только трагическим случаям, но и сверхтрагическим, особенно в наше милое время пролетарско-крестьянско-коммунистического рая… Но все-таки известия такого рода о близких людях особенно больны» [390] Музей МХАТ. Фонд Лужского. № 18830. .

Если когда-то Кустодиев и питал надежды на то, что с падением монархии и утверждением в России «долгожданных свобод» жизнь заметно изменится к лучшему, то ныне, при правлении захвативших власть большевиков, он видит, что все былые надежды рассыпаются в прах, и испытывает глубочайшее разочарование.

Упомянутая в письме «соседка помещица», «жена профессора университета», за освобождение которой из тюрьмы требуют солидный выкуп, это, конечно, Мария Федоровна Поленова, помогавшая Юлии Евстафьевне при появлении на свет Ирины.

Что же касается сообщения о смерти их доброй знакомой актрисы Е. А. Полевицкой, то слух этот, к счастью, оказался ложным.

Однажды дочь Ирина сказала отцу, что в их классе учится мальчик Митя и он очень хорошо играет пьесы Грига, Шопена, Баха… «Если хочешь, папа, — предложила она, — я попрошу его прийти к нам, и он поиграет тебе».

Хотел ли Кустодиев? В своем заточении он радуется появлению в квартире каждого нового интересного человека. Что же говорить о возможности послушать игру талантливого юного музыканта!

Вскоре светлый вихрастый паренек появился у Кустодиевых и по просьбе Бориса Михайловича присел к роялю. Его игра покорила художника. Этот первый визит стал началом длительной дружбы. Фамилия мальчика была Шостакович.

Из друзей и коллег в последнее время чаще других навещал Кустодиева Ф. Ф. Нотгафт. Если не мог зайти, звонил по телефону. С февраля Федор Федорович активно включился в работу созданной по инициативе Горького Комиссии по охране памятников искусства и старины. Сам бы, признавал Нотгафт, так бы и сидел как рак-отшельник в своей скорлупе, не зная, что делать, но его вытащил Александр Бенуа, убедив: кто бы ни был сейчас у власти и как бы к этой власти ни относиться, надо делать все возможное, чтобы предотвратить разграбление и уничтожение сокровищ культуры. В этом и состоит сейчас их высший долг перед Россией.

Сам же Бенуа, сообщил Кустодиеву Нотгафт, получил лестное предложение — заведовать картинной галереей Эрмитажа — и уже принял его.

Большей частью от Нотгафта и иногда из сообщений правительственного официального органа печати «Известия ВЦИК» Кустодиев узнавал, чем заняты иные коллеги-художники из пока нераспавшегося объединения «Мир искусства». Кузьма Петров-Водкин, например, избран профессором реформируемой Академии художеств и теперь озабочен, как бы перестроить ее работу по-новому, сообразно с «духом времени».