Фернан Мейссонье - Речи палача

Они же полностью убеждены, они действительно верят в Бога. Может быть, это дает им смелость. И что касается религии и их поведения перед гильотиной, я не помню, чтобы какой-либо мусульманин отказался от утешения религии. Все они хотят помолиться. Никто из арабов не говорил, я не верю в Бога, плевать мне на Бога или еще что. Никто. Все совершают молитву. Allah Akbar! «Господь велик!» Allah Akbar! и так до самой гильотины. Наоборот, я слышал, как Фернан Иветон, коммунист, смелый человек, отказался от утешения священника. «Свободомыслящий», сказал он. А Зауи, в 1938, — он был еврей, — и он отказался от утешения раввина. Он сказал ему: «Если бы Бог был, меня бы здесь не было сегодня!»

В ходе казни наиболее сложной и опасной является роль первого помощника, называемого «фотографом». С технической точки зрения работа «фотографа» длится меньше пяти секунд. Поэтому он должен быстро и точно координировать движения. На каждой казни за две-три секунды вспоминать те же жесты. Быть «фотографом» — этому не научить. Этому учишься только на практике и быстром наблюдении. Мне отец сказал только: «Следи, чтобы он не повернул голову набок и не укусил тебя за пальцы!». Поэтому я крепко держал голову в верхней части висков, скрючив пальцы за ушами. Я сильно тянул, но старался не класть большие пальцы на затылок головы, потому что лезвие бреет челюсть, и когда лезвие уже прошло, баба выступает с моей стороны больше чем на восемь сантиметров. Мне бы раздавило оба пальца.

Если иногда бывают плохо отрубленные головы, на девяносто пять процентов это вина «фотографа». Когда осужденному череп разрезало пополам в 1916, на модели 1889, это потому, что Дейбле спустил лезвие прежде чем опустить ошейник. Осужденный еще не вошел как следует или же первый помощник не держал голову и совершенно точно не находился на своем месте. В противном случае ему бы отрубило обе руки. Дейбле в спешке совершил ошибку.

Если бы это произошло с алжирской гильотиной, модели 1868 года, с падением бабы это было бы хуже, намного страшнее. В своем падении лезвие вырвало бы ошейник. Череп был бы раздроблен или раздавлен. И если бы это случилось со мной, у меня бы оторвало обе руки. Вот почему нужно действовать быстро, но главное — точно, не паниковать и не спешить в подобный момент. Если я быстро не потяну за голову, осужденный, скорее всего, втянет ее в плечи, тем более что изначально ошейники были большего диаметра, чем нормальная шея. Вся нижняя челюсть приговоренного попадает в середину двух полу-ошейников, и тут возникают неполадки. Отрезается половина головы, и в одном случае из четырех мускулы удерживают голову. Такие неполадки возникали у Каррье и Риера, потому что они не рисковали крепко держать голову. Надо сказать, что такие неполадки допускались только на алжирской гильотине, образца 1868 года, на которой установка бабы была обратной. Значит, не класть пальцы непонятно как, чтобы держать голову осужденного, потому что лезвие проходит в трех сантиметрах от пальцев. Если я буду держать голову так, как можно себе это представить: четыре пальца вдоль щек и два больших пальца в основании черепа, то тут наверняка оба больших пальца были бы раздавлены толщиной бабы.

Самое опасное происходит до того, как опущен ошейник. Когда приговоренный опускается, помогаю я. Я помогаю главному экзекутору, потому что осужденный может криво положить голову или же втянуть голову в плечи. Я помогаю, чтобы он не цеплялся за ошейник. Если я его оставлю так, он может укусить за ошейник. А тут как в тисках. Он не дергается. Человек, зная, что сейчас умрет, обладает ужасной силой, он уже не чувствует боли. И поэтому, когда осужденный опрокидывается на скамью, я вытягиваю руки между балок.

Да, я протягиваю руки между балок, в середину гильотины. У меня и голова почти между балками. А тут — осторожно! Если главный экзекутор запустит падение лезвия, если мой отец запустит машину, я окажусь безруким, минус две руки, отрезаны. Если бы на месте отца это был восьмидесятилетний экзекутор, который может сделать лишнее движение, как мой крестный Рош, я бы отказался выполнять эту роль. Я понимаю Берже, его племянника, который не раз дрейфил.

Да, «фотографом» быть рискованно и опасно. И внимание!.. Надо доверять экзекутору. Чтобы он не запустил слишком рано, иначе — несчастный случай: отрезанные руки. Поэтому именно я говорил отцу (главному экзекутору): «Давай!» Потому что главный экзекутор, когда он опустил ошейник, он уже ничего не видит. Он со стороны тела. Он не видит, что происходит с другой стороны. Он не видит, хорошо ли я держу голову, в правильном ли положении осужденный. Я же сзади.

Он не видит! И когда я говорю ему: «Давай!», щелк, он запускает. Это быстро. Это так быстро. Опустить, хорошо схватить, это длится две-три секунды… Итак, надо действовать как можно быстрее. Осужденный настолько удивлен, когда опрокидывается, что у него нет мысли укусить. Он уже в другом мире. Итак, я его держу и тяну, скрючив пальцы за ушами. Ни в коем случае их не вытягивать, не вытягивать фаланги вперед. Отрубает совсем рядом. Я боялся, что мне отрежет пальцы. Если мне попадался парень, у которого были волосы, длинные волосы, я держал за волосы. Это хорошая хватка. Но в трех четвертях случаев у них был бритый череп. Стало быть, я беру голову за ушами, фаланги хорошо расставлены под ушами. Я слежу, чтобы он меня не укусил, и я тяну как можно сильнее, несколько секунд, изо всех сил. «Фотограф» берет осужденного вот так и поддерживает его, даже когда ошейник опустился. Как только лезвие падает, пффф… голова остается у меня в руках! Да, голова остается у меня в руках. Держать в руках голову, и то, что она остается в ваших руках после падения лезвия, это нечто крайне впечатляющее и что невозможно по-настоящему объяснить.

Иногда голова выскальзывала у меня из рук, особенно с алжирской гильотиной. Действительно, с той гильотиной, которая была у нас в Алжире, образца 1868 года, было довольно тяжело удержать голову в руках после падения лезвия. Я не знаю, то ли это по причине формы, острия лезвия или развернутой наоборот системы, но иногда она выскальзывала у меня из рук. Скажем так, мне удавалось ее удержать семь раз из десяти. В то время как с парижской гильотиной, которую нам отправил Обрехт, с той, которую мы оставляли в Константине, образца 1871, улучшенной в 1889, я удерживал ее десять раз из десяти. Стало быть, в Алжире было две гильотины. Одна в городе Константине и одна в городе Алжире (образец 1868). Гильотина в Константине, это та, которая видела Ландрю, Петио, Вейдманна… Она была прислана в апреле 1957, когда «события» повлекли увеличение числа казней. Эти гильотины, думаю, алжирское правительство сохранило. Они, разумеется, не отправили обратно гильотины, которые убивали героев.