Лора Томпсон - Агата Кристи. Английская тайна

— Каким умным человеком он, наверное, был! — сказал Томми.

— Не думаю, что он был особо умен, но он просто был очень, очень хорошим».

В библиотеке стоят книги детства Агаты: миссис Моулсворт [538]— «Часы с кукушкой», «Ферма Четырех ветров». «Ферму Четырех ветров» она помнила не так хорошо, как «Часы с кукушкой» и «Комнату с гобеленами». Таппенс просматривает их с восхищением: «О, вот „Амулет“, а вот „Самаяд“… „Пленник замка Зенда“. Первое знакомство с романтической литературой…» Наконец она усаживается в кресло, сворачивается калачиком, как маленькая девочка, и погружается в «Черную стрелу» Стивенсона.

Сад вокруг дома Томми и Таппенс — это эшфилдский сад. Оранжерея, а в ней — лошадка-качалка Матильда, Трулав со своей расписной тележкой. Араукария. Таппенс везет Трулава по саду и вспоминает игру с обручем в «речных коней». «Ее обруч был конями. Белыми конями с гривами и развевающимися хвостами…»

«Это ужасно, Вы не находите? — писала Дороти Оулдинг Эдмунду Корку. — Гораздо хуже двух предыдущих. Я бы не стала искать публикатора в периодике, даже если бы располагала временем, разве что кто-нибудь сам выразил бы горячее желание. Бедняжка, если бы нашелся кто-нибудь, кто мог бы ей сказать, что это не следует печатать — ради нее самой». [539]

Книги, написанные после 1960-х, нуждались в некоторой редактуре, отчасти из-за того, что надиктовывание текста делало Агату более многословной, но никакая редактура не могла сделать из «Врат судьбы» плотное произведение детективного жанра. Макс пытался помочь; Розалинда вообще не хотела, чтобы книга была опубликована. Кое-где, правда, встречаются странные, неожиданные проблески — как, например, в описании «удивительного трюка, который умел проделывать Ганнибал, по собственному желанию меняя свои габариты; вместо широкоплечего, может быть, чуть толстоватого пса он был способен превратиться в тонкую черную ниточку». Но сюжет едва угадывается, если вообще существует, и речь Агаты, записанная на диктофон, становится порой бессвязной, перескакивает с предмета на предмет — как случается со старыми-старыми женщинами, когда они бродят по тропинкам своей минувшей жизни. «В нынешние времена четырех-, пяти- или шестилетние дети, похоже, не умеют читать, пока им не исполнится десять-одиннадцать. Не знаю, почему для нас все было так просто. Мы все умели читать: и я, и Мартин, живший в соседнем доме, и Дженнифер, жившая дальше по улице, и Сирил, и Уинифред. Все…»

Водной из своих тетрадок она записала: «Октябрь 1973. Возможности и Замыслы. Кулинарная история. О меренгах?». «О доме идет слава, будто в нем живут привидения. Привидение — собака? Кошка? И то и другое…»

Был у нее также замысел рассказа о древних наскальных рисунках, изображающих лошадей:

«Белые лошади… Алиса и ее подруга Хелен… отправляются в путешествие в поисках белых лошадей, существующих в Англии. Алиса выпрямляет спину и поднимает подбородок, чтобы увеличить поле обзора и увидеть вершину горы. На склоне четко вырисовывается контур белой лошади. „Я люблю ее, — говорит она стоящей рядом подруге Хелен. — Помню, как впервые ее увидела… Белых лошадей на склонах гор собираются уничтожить — какая жалость. Всех убьют и устроят на их месте площадки для пикников. Наши прекрасные английские белые лошади…“»

И тут ее мысль последний раз обретает былую уверенность и пытливость:

«Джереми обсуждает с друзьями убийства. Как изменится характер человека, если он кого-то убьет?.. Безо всякого мотива. Без причины. Просто в порядке интересного эксперимента. Жертва преступления — он сам. Человек совершает преступление, все время наблюдая за собой, за своими ощущениями, делая заметки. Боюсь ли я? Сожалею ли? Получаю ли удовольствие?»

Какая интересная могла бы получиться книга! Однако всем, кто окружал Агату, было ясно, что «Врата судьбы» — ее последнее произведение. И действительно, в 1974 году вместо новой книги был опубликован сборник рассказов «Ранние дела Пуаро». В конце концов, каждый год должен был получить свою Агату Кристи. И в 1975 году было наконец решено, что «Занавес. Последнее дело Пуаро», книгу, предназначавшуюся для посмертного издания, [540]следует опубликовать, сопроводив знаменитым некрологом бельгийского сыщика в «Нью-Йорк таймс».

В силу того что «Занавес» вышел в свет спустя столько лет, было сочтено, что в нем отсутствует ощущение реального времени, и все отсылки ко времени его написания были вымараны. Это придало роману некоторую странность — «своего рода историческую невесомость», как написал Джон Сазерленд в своем эссе «Двойная смерть Пуаро». [541]Это правда. Но несмотря на это, роман написан, когда Агата была в лучшей своей форме, и полон примет того времени, когда он был создан в расчете на то, что увидит свет лишь после смерти самой Агаты. В нем действительно есть ощущение смещенности во времени и некой текучей меланхолии.

Пуаро умирает, сморщенный, с черным как вороново крыло париком на голове. Гастингс горюет о своем съежившемся друге, о своей умершей жене и о дочери, которую не понимает. Стайлс, место, где разворачивается сюжет книги, предстает местом печальным и зловещим. «Не люблю этот дом. От него исходит какая-то злобная эманация. Здесь всегда что-то случалось». Это написано в 1940 году, когда память о той декабрьской ночи, когда она уезжала из Стайлса, была еще очень болезненна; впрочем, вероятно, она осталась такой навсегда.

Но глубокой грустью роман дышит не только поэтому, а прежде всего из-за неразрешимости. Убийца в нем — человек, который никогда не будет пойман и осужден. Он довел до совершенства искусство побуждать других людей к убийству: он довел до совершенства зло. Дочь Гастингса Джудит и женатый человек, которого она любит, доктор Франклин, много говорят о том, как можно положить конец бесполезным жизням. «Я не считаю жизнь таким священным даром, как все вы, — говорит Франклин. — Никчемные жизни, бесполезные жизни должно убирать с дороги. Вокруг и так столько грязи». Этот мотив насквозь пронизывает «Занавес». Почти каждый персонаж думает о другом как о не заслуживающем жизни и считает, что без него мир стал бы лучше.

Но персонажем, призванным осуществить эту теорию на практике, оказывается Пуаро. Его жизнь всецело была посвящена служению правосудию; теперь, чтобы предотвратить убийство, он должен совершить убийство сам. Другого выхода нет. Он это знает, но в письме, которое оставляет другу, пишет:

«…Я не знаю, Гастингс, оправданно или неоправданного, что я сделал… Я не верю, что человек может брать закон в свои руки…

Однако, с другой стороны, я есть закон!..

Отняв жизнь у Нортона, я спас другие — невинные жизни. И тем не менее не знаю… Может, так и должно быть, чтобы я не знал. Я всегда был таким уверенным — слишком уверенным…