Максим Чертанов - Хемингуэй

На другой день поехали в Мандалай, оттуда в Рангун и Куньмин, осматривали строящуюся Бирманскую дорогу, далее на юг, в Лашо. Вернулись в Рангун и там, не в силах больше выносить друг друга, разделились: жена поехала в Джакарту, муж в Гонконг. В «Пост меридиен» он написал, что город готов к обороне (его защищали британские войска), но в частных беседах говорил, что англичан «перебьют как крыс». (Он был прав — в конце года в Гонконге погибнет множество народа.) Встретил знакомого по Испании Рамона Лавалье, с ним совершил визит на фронт в районе Кантон, затем вылетел в Манилу, где пробыл несколько дней, отсылая корреспонденции в «Пост меридиен»: первая отправлена 10 июня из Гонконга, седьмая и последняя — 18-го из Манилы. Писал он о том, что русско-японские отношения не помешают СССР оказывать помощь Китаю, что Китай без поддержки вряд ли способен отразить агрессию Японии, что США и Англии следовало бы в собственных интересах пытаться остановить японцев и что пока японские войска увязли в Китае, Америка успеет подготовиться к возможной войне с Японией.

Прилетев в Вашингтон, воссоединился с Мартой — та, заразившись от мужа склонностью к несчастным случаям, была покалечена и больна. Отчитался перед Уайтом, был представлен полковнику Томасону из морской разведки (ветеран Первой мировой, очень понравились друг другу). Томасон был уверен, что японцы не рискнут напасть на Штаты, Хемингуэю удалось поколебать его оптимизм. Напомним, что встретиться с «завербовавшим» его Нортом он и не подумал. Из столицы поехали в Ки-Уэст, где у Полины гостили младшие сыновья, договорились, что дети приедут осенью в Сан-Вэлли. Вернулись в Гавану и там с радостью (по воспоминаниям Менокаля), как и все, кто не мог понять, на чьей стороне находятся русские, узнали о нападении Германии на СССР. 12 июля было подписано британско-советское соглашение о взаимной помощи. Эдвин Рольф, работавший в ТАСС, попросил сделать заявление. Хемингуэй отвечал:

«Ты знаешь, как я отношусь ко всяким заявлениям. Когда дело доходит до них, я становлюсь заикой. Они обычно начинаются словом „я“ и выглядят ужасно напыщенно, и писателю надо быть очень самоуверенным, чтобы производить их. Но если тебе нужно послать текст в Россию, то я напишу его как сумею. „Я с Советским Союзом на 100 процентов в его войне против нацистской агрессии. Люди в Советском Союзе сражаются и умирают ради зашиты всех людей, которые выступают против фашизма. Война в Китае показала, что ни один народ, знающий, за что он сражается, не может быть побежден, если сражаются все и если страна достаточно велика, чтобы можно было отрезать и окружить армию агрессора. Я приветствую Советский Союз и его героическое сопротивление“. Если это недостаточно ясно, можно усилить. Комментировать британско-советский договор не вижу смысла. Я думаю, что Британия выпестовала Гитлера, не позволив Франции его уничтожить (Хемингуэй обожал Францию и по неизвестной причине терпеть не мог Англию, поэтому свалил вину с больной головы на здоровую. — М. Ч.), и вооружила его для нападения на Россию, а нынешний договор с Россией для них временный и они денонсируют его, когда им будет нужно».

Текст Хемингуэя был воспроизведен в «Интернациональной литературе» в одном ряду с заявлениями Драйзера, Эптона Синклера, Генриха Манна, Уэллса и Хьюлетта Джонсона [40] Английский писатель, «марксист-христианин», много лет бывший настоятелем Кентерберийского собора. : слово «война» в первой фразе заменили на «вооруженное сопротивление», «нацистов» на «фашистов», вместо «сражаются и умирают» оставили «сражаются». Упомянем сразу, что Хемингуэй в войну сделал еще ряд заявлений в адрес СССР. В 1942 году через ТАСС отправил в «Правду» поздравление к 23 февраля: «24 года дисциплины и труда во имя победы создали вечную славу, имя которой — Красная Армия. Каждый, кто любит свободу, находится в неоплатном долгу у Красной Армии. Но мы можем заявить, что Советский Союз получит оружие, деньги и продовольствие, в которых он нуждается. Всякий, кто разгромит Гитлера, должен считать Красную Армию героическим образцом для подражания». (С заявлением Хемингуэя соседствовало поздравление от кубинского президента Батисты.) В 1943-м в «Правде» было помещено его новогоднее приветствие (в компании Томаса Манна и Фейхтвангера): «В 1942 году вы спасли мир от варваров, сопротивляясь в одиночку, почти без помощи. В конце года мы начали сражаться в Африке. Это — символ обещания. Каждый человек в Америке будет работать и бороться вместе с рабочими и крестьянами Советского Союза ради общей цели — полного освобождения мира от фашизма и гарантии свободы, мира, и правосудия для всех людей».

Кроме того, он писал Роману Кармену: «Я, зная Вас, убежден, что Вы в огне сражений, в боях, которые Ваш народ ведет с фашизмом. А я пишу Вам с далекой Кубы, которая в стороне от сражений. Но не подумайте, что я отсиживаюсь в тиши. Представьте себе, будучи здесь, на Кубе, я тоже воюю с фашистами. Сейчас я не вправе рассказывать Вам, в чем выражается моя борьба с фашистами. Придет время, я об этом расскажу…» и Симонову (уже после войны): «Всю эту войну я надеялся повоевать вместе с войсками Советского Союза и посмотреть, как здорово вы деретесь, но я не считал себя вправе быть военным корреспондентом в ваших рядах, во-первых, потому, что я не говорю по-русски, во-вторых…» Но об этой второй причине и о его «войне с фашистами» — позднее. Пока, летом 1941-го, он воевал только с женой.

Еще до свадьбы было ясно, что они не уживутся. «Она любила все гигиеническое. Ее отец был врачом, и она сделала все, чтобы наш дом как можно больше был похож на больницу. <���…> Ее друзья из журнала „Тайм“ приезжали в Финку, одетые в отглаженные спортивные костюмы, чтобы играть в безупречный элегантный теннис. Мои друзья тоже играли в пелоту, но они играли грубо. Они могли прыгнуть в бассейн потными, не помывшись предварительно в душе, потому что они считали, что только гомики принимают душ». Хемингуэй все свел к бытовым противоречиям, и они действительно были причиной ссор — Марта не любила рыбалку, охоту, алкоголь, вообще все, что любил ее муж, — но суть конфликта глубже. Она не была его «спутницей» или «помощницей», а была, как журналист, равна ему. Она вела себя свободно, как мужчина, всюду ходила одна, не умела быть слабой и писала мужу, что «никогда не могла уважать мужчин, которым нужно, чтобы женщины зализывали их раны и льстили им». Кроме того, она, по мнению некоторых изыскателей, флиртовала с другими мужчинами. Мейерс отыскал массу упоминаний о том, что супруги не удовлетворяли друг друга сексуально: она жаловалась, что он пьян и груб, он рассказывал, что она «не создана для постели». Наконец, она не хотела или не могла родить ему дочь. И все же они, кажется, любили друг друга. В мемуарах Марта заявила, что годы, проведенные с ним, были «лучшими в ее жизни — и худшими». Он страшно тосковал, когда она уезжала, писал ей то ласковые, то отчаянные письма. Но долго выносить друг друга они не могли.