Максим Чертанов - Хемингуэй

Я жил с Бамби, присматривал за ним, пока Хедли была в отъезде, и, вернувшись из поездки, она решила, что определенно хочет развестись. Мы уладили все, и обошлось без скандала и срама. Отношения наши осложнились давно. Во всем виноват я, и никого это не касается.

Тебе посчастливилось любить всю жизнь только одну женщину. Я целый год любил двоих и оставался верен Хедли… Ты пишешь о „похитителях сердец“, „людях, которые разбивают очаг“ и т. д., и ты понимаешь, что я слишком горяч, но я понимаю, как просто проклинать людей, когда ничего о них не знаешь. Я видел, страдал и пережил достаточно, поэтому не берусь никого проклинать. Пишу только ради того, чтобы ты не мучился мыслями о стыде и позоре. Я никогда не перестану любить Хедли и Бамби и всегда буду заботиться о них. Так же я никогда не перестану любить Полину Пфейфер…»

Полина прибыла во Францию 8 января 1927 года. Зимние каникулы провели в Швейцарии, в Гстааде, с четой Маклишей. Бамби несколько раз по нескольку дней жил с отцом и мачехой, пока Хедли готовилась к отъезду в Штаты. Процедура развода была начата 27 января. Имелась сложность: католичка Полина желала церковного брака, ее жених должен был стать католиком. Обращение писателей, выросших в протестантской среде, в католицизм было обычным делом: так по разным причинам поступили Томас Элиот, Ивлин Во, Грэм Грин, Мюриэл Спарк и много других. Но для Хемингуэя проблема заключалась в том, что он, дабы жениться на Полине по-католически, должен был доказать, что никогда не был женат, а для этого, в свою очередь, требовалось доказать, что он уже был католиком, когда стал жить с протестанткой Хедли, и, следовательно, их брак недействительный, а сын — незаконнорожденный. Он на это согласился — поступок, неприятно поразивший окружающих. Многие исследователи, правда, полагают, что он обратился в католичество не только по расчету: причинами послужили тяга к испанской культуре и ритуальной эстетике католицизма, а также отвращение к протестантской религии, которую ему навязывали родители и которая ассоциировалась провинциальностью и косностью. Протестантство казалось ему основанным на страхе, а католичество — на любви, его также привлекал культ Богоматери.

В марте он с Гаем Хикоком поехал на автомобиле в Италию, чтобы разыскать католического священника Бианки, который должен был подтвердить, что окрестил его в госпитале летом 1918 года. Полина сопровождать его отказалась, полагая, что он едет не только из-за Бианки, но и ради «мальчишника». За 10 дней посетили Геную, Рапалло, Пизу, Флоренцию, Римини, Болонью. Обстановка в Италии не понравилась — всюду фашисты. Но цель поездки была достигнута: Бианки подтвердил, что крестил раненого. Хикок вспоминал, что, когда ехали на встречу со священником, Хемингуэй вышел из машины, встал на колени и «долго молился и рыдал» — то ли от религиозных чувств, толи ощущая вину перед. Хедли и Бамби. По возвращении в Париж он нашел доминиканского патера и объяснил ему, что был добрым католиком уже давно, ежедневно молился, посещал мессы, а если иногда отклонялся от истинного пути — так это потому, что не было хорошего примера; скрывал же свое католичество, дабы его не объявили «католическим писателем». Насколько все это соответствовало действительности — как говорится, одному Богу известно.

Агнес фон Куровски впоследствии подтверждала, что он желал с нею венчаться по католическому обычаю. Хедли говорила, что ни о каком католичестве слыхом не слыхивала, парижские знакомые — тоже. В «Фиесте», однако, герой — католик. «Я встал на колени и начал молиться и помолился обо всех, кого вспомнил, о Брет и Майкле, о Билле, Роберте Коне, и о себе, и о всех матадорах, отдельно о каждом, кого я любил, и гуртом о всех остальных, потом я снова помолился о себе, и, пока я молился о себе, я почувствовал, что меня клонит ко сну, поэтому я стал молиться о том, чтобы бои быков прошли удачно, и чтобы фиеста была веселая, и чтобы нам наловить побольше рыбы. Я старался вспомнить, о чем бы еще помолиться, и подумал, что хорошо бы иметь немного денег, и я помолился о том, чтобы мне нажить кучу денег, и потом начал думать, как бы я мог их нажить, <���…> и так как я все это время стоял на коленях, опершись лбом о деревянную спинку скамьи, и думал о том, что я молюсь, то мне было немного стыдно и я жалел, что я такой никудышный католик, но я понимал, что ничего тут не могу поделать, по крайней мере сейчас, а может быть, и никогда, но что все-таки это — великая религия, и как бы хорошо предаться набожным мыслям, и, может быть, в следующий раз мне это удастся…»

Свидетельство о крещении он получил, положенные формальности проделал и стал считаться католиком. Получил разрешение на брак от архиепископа Парижского. Полина нашла квартиру в Париже, которую согласился оплачивать ее дядя Гас.

14 апреля Хемингуэй завершил процедуру развода с Хедли, 16-го проводил ее и Бамби в Нью-Йорк (оттуда они должны были ехать в Оук-Парк), а 10 мая обвенчался с Полиной в церкви Сент-Оноре д’Эйло. Гостей было мало — жених успел со всеми перессориться, Маклиши не пришли, возмущенные тем, что он, по их мнению, переходом в католичество предал Хедли и сына. Не приехали родители жениха и невесты, ограничившись присылкой подарков — со стороны Пфейферов были чеки на солидные суммы. Молодожены тихо провели медовый месяц в пансионе в Гро-дю-Руа, рыбацком поселке близ Эг-Морт во Франции — купались, загорали, у Эрнеста разболелась раненая нога, и после возвращения в Париж 7 июня пришлось провести неделю на больничном режиме. Жили они теперь в комфортабельной квартире на улице Феру, 6, возле церкви Сен-Сюльпис.

Приезжал Дональд Фрид, партнер Ливерайта, пытался уговорить беглого автора вернуться, предлагал новый контракт — три тысячи долларов за роман, тысячу за сборник рассказов, 15 процентов роялти. Хемингуэй отклонил предложение. Он уже готовил новый сборник рассказов, обещанный Скрибнеру. Среди них были опубликованные: «Убийцы», «В чужой стране» и «Канарейка в подарок» (в «Скрибнерс мэгэзин» за март — апрель 1927 года), «Непобежденный» (в «Квершнитт» и «Квортер» еще в 1925-м); летом 1926-го в «Литтл ревью» вышла «Банальная история» (Banal Story), рассказ о том, как среди пошлых журнальных заметок затерялось сообщение о смерти матадора, а в «Стейбл пабликейшнз» — «Сегодня пятница» (To-Day is Friday), крошечная пьеса-фантазия, в которой пьяные римские солдаты, разговаривающие как современные американцы, в кабаке обсуждают казнь Христа: «Я много раз такое видел. Но этот — этот держался очень здорово».

«Атлантик мансли» летом 1927 года опубликовал многострадальные «Пятьдесят тысяч», а антология «Америкен караван» в сентябре — «Альпийскую идиллию». Эдмунд Уилсон еще в мае напечатал в «Нью рипаблик» под названием «Италия — 1927» рассказ «О чем говорит тебе родина» (Che Ti Dice La Patria?), который был написан после поездки с Хикоком в Италию и где о фашистах говорилось вскользь, но при этом создавалось ощущение, что страной завладела темная, неприятная сила: «Молодой человек не сказал: „благодарю вас“, или „очень вам благодарен“, или „тысяча благодарностей“, — словом, все то, что полагалось раньше говорить в Италии человеку, который протягивал вам расписание поездов или объяснял, как пройти куда-нибудь. Он выбрал самое сухое „благодарю“ и очень подозрительно посмотрел на нас, когда Гай тронул машину. Я помахал ему рукой. Он был слишком преисполнен собственного достоинства, чтобы ответить. Мы въехали в город. — Этот молодой человек в Италии далеко пойдет, — сказал я Гаю».