Максим Чертанов - Хемингуэй

«Луна уже взошла, и деревья темнели на фоне неба, и он шел мимо деревянных домов с узкими двориками и запертыми ставнями, сквозь которые пробивался свет; немощеными переулками с двойным рядом домов; кварталами кончей, где все было чинно, надежно упрятано от посторонних взоров — добродетель, неудачи, недоедание, овсяная каша и вареная рыба, предрассудки, порядочность, кровосмесительство, утешения религии; мимо ярко освещенных, с распахнутыми дверьми, кубинских „болито“, деревянных лачуг, в которых только и было романтического, что их имена: Чича, Красный домик; мимо церкви из каменных блоков, с треугольными остриями шпилей, безобразно торчавшими в лунном небе; мимо живописной в лунном свете громады монастыря с черным куполом и обширным садом; мимо заправочной станции и ярко освещенной закусочной возле пустыря, где когда-то была миниатюрная площадка для гольфа…» Это — Ки-Уэст, каким его описал Хемингуэй в романе «Иметь и не иметь».

Прибыли 7 апреля, городок понравился, сняли квартиру на Симонтон-стрит. По утрам работа над романом, после обеда рыбалка и купание — режим, установленный отныне навсегда. Хемингуэй писал Фицджеральду в октябре 1928 года: «Перкинс в письме выдал мне небольшой секрет, что ты работаешь по восемь часов в день — Джойс, кажется, работал по двенадцать. Он даже пытался сравнивать, сколько времени уходит у вас, великих писателей, на завершение работы. Что ж, Фиц, слов нет, ты трудяга. Мне лично стоит поработать больше двух часов, и я совершенно выдыхаюсь». На самом деле он работал больше, чем два часа в день, но ненамного: сутками сидеть над текстом не любил. Он часто говорил о каторжном писательском труде, но иногда, как сделал в предисловии к изданию «Прощай, оружие!» 1948 года, проговаривался, что этот труд — наслаждение: «Я помню все эти события и все места, где мы жили, и что у нас было в тот год хорошего и что было плохого. Но еще лучше я помню ту жизнь, которой я жил в книге и которую я сам сочинял изо дня в день. Никогда еще я не был так счастлив, как сочиняя все это — страну, и людей, и то, что сними происходило».

Знакомился с обитателями Ки-Уэст: по его словам, они принимали его за «большого бутлегера или наркоторговца с Севера», и никто не верил, что он писатель: для него это якобы был комплимент. Приятельствовал с рыбаком Бра Сандерсом, владельцем бара Расселом, автомехаником Салливаном: последний охарактеризовал его как «молчаливого, основательного человека, который говорил неторопливо и все знал точно». Много написано, особенно советскими литературоведами, о том, что дружить Хемингуэй умел только с представителями так называемого «простого трудового народа»: он действительно легко (как его отец) сходился с людьми малообразованными, без труда находил с ними общий язык и темы и, как правило, очень им (в том числе — своей многочисленной прислуге) нравился. Дело даже не в том, что для них отсутствие принстонского диплома ничего не значило, а в том, что в их обществе это ничего не значило для него самого. С ними он расслаблялся и не соперничал. Однако если проследить хронологию его жизни, поездок и встреч, нетрудно заметить, что, во-первых, среди «трудовых людей», с которыми он приятельствовал, преобладали содержатели баров и профессиональные спортсмены, во-вторых, в дом к обеду «простые люди» (если не относить к ним спортсменов) не приглашались, и, в-третьих, в обществе одного только «народа» он никогда не выдерживал больше месяца — начинал тосковать по интеллектуальному общению, звал в гости «литературных» знакомых или сам уезжал. Он и в Ки-Уэст выбрал в друзья человека не такого уж «простого» — Чарльза Томпсона, владельца рыбзавода, сигарной фабрики и нескольких магазинов: вместе рыбачили, Полина сдружилась с женой Томпсона Лорин.

Двадцать третьего апреля приехал тесть, они произвели друг на друга хорошее впечатление. 20 мая Полина уехала в Пиготт, Эрнест с тестем рыбачили еще несколько дней, потом последовали за нею. Он полюбил тещу — они останутся в хороших отношениях даже после его развода с Полиной, он будет с ней откровенен, как никогда не был с Грейс: в каком-то смысле миссис Пфейфер сумела заменить ему мать. Решали, где рожать Полине: Пиготт даже не обсуждался, тамошнее медицинское обслуживание казалось недостаточно хорошим, однако Эрнест написал отцу, что хочет привезти жену в Мичиган, где ситуация была не лучше. Кларенс благоразумно посоветовал Канзас-Сити. Приехали туда 17 июня, поселились у знакомых, Малькольма и Рут Лоури. Роды начались 27-го, шли тяжело, Полина промучилась почти восемнадцать часов, нужно было делать кесарево сечение.

«Так вот в чем дело! Ребенок был мертвый. Вот почему у доктора был такой усталый вид. Но зачем они все это проделывали над ним там, в комнате? Вероятно, надеялись, что у него появится дыхание и он оживет. Я не был религиозен, но я знал, что его нужно окрестить. А если он совсем ни разу не вздохнул? Ведь это так. Он совсем не жил. Только в Кэтрин. Я часто чувствовал, как он там ворочается. А в последние дни нет. Может быть, он еще тогда задохся. Бедный малыш! Жаль, что я сам не задохся так, как он. Нет, не жаль. Хотя тогда ведь не пришлось бы пройти через все эти смерти. Теперь Кэтрин умрет. Вот чем все кончается. Смертью. Не знаешь даже, к чему все это. Не успеваешь узнать. Тебя просто швыряют в жизнь и говорят тебе правила, и в первый же раз, когда тебя застанут врасплох, тебя убьют. Или убьют ни за что, как Аймо. Или заразят сифилисом, как Ринальди. Но рано или поздно тебя убьют. В этом можешь быть уверен. Сиди и жди, и тебя убьют».

В романе Кэтрин Баркли родила мертвого ребенка и умерла после операции, но в действительности 28 июня 1928 года на свет появился Патрик Хемингуэй, весом 9,5 фунта, живой и здоровый; правда, мать пролежала в больнице две недели и была предупреждена, что три года как минимум ей рожать нельзя. Еще неделю прожили в доме Лоури, а 20 июля уехали в Пиготт. Младенец, в отличие от Бамби, все время орал, отец писал Уолдо Пирсу, художнику, с которым сдружился в Париже незадолго до отъезда, что его новый сын «сложен как бык и ревет точно так же» и что он «не понимает, что за счастье иметь детей», но в дальнейшем характер ребенка, видимо, переменился, и в октябре Хемингуэй докладывал Фицджеральду:

«Пат за три месяца удвоил свой вес — крепыш, никогда не плачет, только смеется, ночами спит. Подумываю, не дать ли в газете рекламу: если ваш ребенок слаб здоровьем, рахитичен или почему-либо вам не нравится, обращайтесь к Э. Хемингуэю (далее фото отпрысков — все от разных матерей). Может быть, он поможет вам. Мистер Хемингуэй понимает вас. Он автор рассказа „Мистер и миссис Эллиот“. У мистера Хемингуэя проблема другого рода. Мистеру Хемингуэю нужно воздерживаться от производства детей… Он решил поделиться своим даром со всеми вами. Оторвите прилагаемый купон и пошлите его в простом почтовом конверте мистеру Хемингуэю, и вы получите его брошюру „Первоклассные дети для всех“. Не перепутайте мистера Хемингуэя с мистером Фицджеральдом. Правда, мистер Фицджеральд — отец роскошной малышки, говорящей с восхитительным английским акцентом (этого мистер Хемингуэй не может гарантировать своим клиентам). Но мистер Фицджеральд, говоря профессиональным языком, делает все в единственном экземпляре… Ни в коем случае не обращайтесь к мистеру Дос Пассосу. Он совершенно бесплоден…»