Ю. Сушко - Владимир Высоцкий. По-над пропастью

Он сел на диван, поставил перед собой стул и вытащил стопку листов, исписанных карандашом. Он еще их даже наизусть не помнил! Дал Милькиной эту пачку, чтобы она держала перед ним и снимала пропетые листы. Швейцер включил старенький «Грюндиг». Когда Владимир спел все баллады — и о маленьком человеке, и об оружии, и о Кокильоне, и «Кто-то высмотрел плод...», и песню хиппи «Вот это да!», он сказал:

— Вот все это я написал для себя — я же буду играть этого Билла Сигера.

Швейцер был ошеломлен. Не говоря уже о Софье Абрамовне.

А Высоцкий, распрощавшись, полетел дальше. Напоследок попросил: если понравилось, пусть композитор превратит все это в музыку.

Даже близкие друзья Владимира Высоцкого в ранг высочайшей его доблести возводили то, что «он не умел писать по заказу». В том-то и дело, что умел! И в этом проявлялся класс его профессионализма. В любую тему, в любого героя, в любой сюжет, пусть даже в уличную сценку он вгрызался с жадностью первооткрывателя, охотника-добытчика, при этом исповедуя главный принцип, им самим сформулированный:

Он в каждом деле уважал профессионала, мастера.

Мы говорили на эту тему. «Песни по заказу? — переспросил он меня. — Конечно, пишу. И для театра, и для кино. Здесь я — автор текста, музыки, исполнитель — в каком-то смысле являюсь соавтором драматурга, сценариста и режиссера. Во всяком случае, я так это понимаю. Я занимаюсь этим профессионально. Как? Режиссеры дают мне «материал» — сценарий или пьесу, иногда просто обозначают тему. Я читаю, а потом... стараюсь напрочь все забыть, то есть какие-то незначительные детали, сюжетные повороты. Мне важно обострить ситуацию, характер. Эти песни я всегда стараюсь сочинить так (научен горьким опытом), чтобы они могли жить и вне того или иного фильма или спектакля...»

— Но дальше, — он встал, одернул легкий свитерок, в котором перед этим был на сцене, прошелся по просторной комнате, — композиторы, режиссеры начинают гнуть свою линию, предлагать что-то переписать, доработать, убрать и так далее. Я понимаю: они видят по-своему. Но ведь и у меня есть свой взгляд на ту же тему, на ту же ситуацию. Ну, своя рука владыка... В результате, получается, может быть, и не хуже, но не совсем то, что я хотел сказать... А бывает, я песни напишу, их приладят, а потом возьмут да и выбросят.

— Как в «Мак-Кинли»?

— Примерно. А перед выходом на экраны давали большую рекламу, писали, что я там играю чуть ли не главную роль и что я там пою много баллад. Это вранье! Я там ничего не играю, потому даэ полностью вырезан, там вместо девяти баллад осталось полтора, и те — где-то на заднем плане.

Рассказывали, что автор киноповести Леонид Леонов был очень недоволен появлением в фильме этих неизвестных ему песен. И он резко сказал Михаилу Швейцеру, что у него такое ощущение, будто он застал в своей постели чужого мужчину..

Композитор Исаак Шварц, который занимался всем музыкальным оформлением «Бегства мистера Мак-Кинли», признавался режиссеру-постановщику:

— Я не знаю, как трансформировать Высоцкого. Я не знаю, как делать баллады Высоцкого. Писать другую музыку — это значит, «го уничтожить, а как их подправить, я не знаю!

На подмогу был приглашен композитор-мелодист Кальварский, который попробовал довести неуклюжие, с точки зрения музыкально грамотных мужей, баллады Высоцкого до удобоваримых кондиций».

Повсюду — на натурные и павильонные съемки «Мак-Кинли», на «озвучку» Владимир возил с собой Марину, как талисман, приносящий удачу. Однажды звукорежиссер Виктор Бабушкин, записывая баллады для фильма, случайно обнаружил в холодной, непротопленной студии окоченевшую французскую кинозвезду. Он напустился на поющего поэта: «Высоцкий, ты с ума сошел. Ну что ж ты делаешь, а? Мариночка, пойдемте к нам, да не волнуйтесь, никуда он не убежит». Он увел ее, насквозь продрогшую, к себе в аппаратную, напоил чаем, попотчевал печеньем и конфетами. И заодно стал уговаривать: «Вы — актриса, попробуйте воздействовать на Володю. Вот здесь надо то-то, а здесь немного по-другому». «Ясно, поняла, я сейчас поговорю, — вспоминали очевидцы быстрый ответ Влади. — Они пошептались, и Высоцкий подошел к микрофону абсолютно другим человеком...»

Вскоре Швейцер протрубил общий сбор, вызвал композиторов из Питера в Москву: срочно надо записать баллады — через два дня Высоцкий улетает в Париж. В назначенный час на студии собрались все: режиссеры, технический персонал, оркестр Гараняна в полном составе, Шварц с Кальварским.

«Ждем Высоцкого. Приезжает — с Мариной, — рассказывал Исаак Иосифович Шварц. — Послушал один кусок, другой. Вроде бы можно писать. А он: я сейчас. Полчаса его нет, час, два. Все сидят, ждут... С девяти утра без дела сидим. В три я не выдержал — позвонил Высоцкому домой. К телефону подошла Марина. Отвечает как-то уклончиво: Володя, дескать, куда-то заехал, но не волнуйтесь — скоро будет. Дальше сидим. Все на нервах. Но не до бесконечности же сидеть! В шесть я распустил оркестр, но прежде мы записали фонограммы. Взял я всю ответственность на себя.

В начале седьмого — как метеор! — влетает Володя. И сразу накинулся на бедного Швейцера: «Так, почему баллада сокращена?! А эта почему?!» Известно, лучшая защита — это нападение, тем более неожиданное и такое мощное. Ох, как я ненавидел его в эти минуты! Я презирал его! Но, чтобы как-то сгладить обстановку, предложил:

— Может, все-таки начнем работать?

И Высоцкий стал петь — под готовые фонограммы. Ах, как он пел! Без всякой репетиции — в совершенстве! Он настолько был в себе уверен, настолько себя смог предельно мобилизовать, что за какие-то 15—20 минут мы все записали. Я слушал его, и у меня на глазах проступили слезы. Бог ты мой, какой талант! Я был готов простить ему все!..»

...Уже дома Владимир неожиданно вспомнил:

— Мариночка, помнишь ты привозила «Монд» с открытым письмом Солженицына «Жить не по лжи», кажется?

— Помню, конечно. А что?

— Да, Слава просил Говорухин. Ты же знаешь, он сейчас французским увлекся, хочет попрактиковаться.

— Сейчас поищу в столе... Вот, нашла.

— Еще раз переведи, Мариночка. Я не все помню...

— Сколько раз я тебе говорила: учи язык! У тебя же институтская база есть...

— Ладно, не шуми. Займусь. А пока прочти...

«..Уже до донышка доходит, уже всеобщая духовная гибель высунулась на всех нас, и физическая вот-вот запылает и сожжет и нас, и наших детей, — а мы по-прежнему все улыбаемся трусливо и лепечем косноязычно:

— А чем же мы помешаем? У нас нет сил.

Мы так безнадежно расчеловечились, что за сегодняшнюю скромную кормушку отдадим все принципы, душу свою, все усилия ваших предков, все возможности для потомков — только бы не расстроить своего утлого существования. Не осталось у нас ни твердости, ни гордости, ни сердечного жара...