Валерий Золотухин - Таганский дневник. Кн. 1

Я не поехал 4-го на запись передачи о Макаренке. Месяц репетировал и отдал кусок другому. Все были уверены, что я снимаюсь, даже шеф…

Высоцкий. Валерий заболел.

Шеф. Как-то странно он заболел.

Высоцкий. Почему странно? Что, человек не может заболеть?

Шеф. Да нет, просто странно.

Ладно, х. с ними со всеми. Странно, не странно, а в общем я боялся за вчерашнего «Галилея», некоторые думали, что я в говне не хочу участвовать, мало я говна переиграл, до этого мне сейчас.

Жди, дорогая тетрадочка. Не в состоянии я писать сейчас, хотя время есть. Так выпало, что последние дни не играю ничего, вплоть до самого показа, если он состоится. Господи! Помоги! Вчера ты мне помог, второй акт прошел чисто.

6-летие наше прошло тихо. В театральном буфете взяли два бокала шампанского и три бутерброда с любительской колбасой. Час искал денег, наконец, насшибал 6 рублей. Потом поехали на просмотр «Хозяина» в ВЦСПС. Первый раз сидел в зале с платным зрителем. Принимали хорошо, но хуже, говорит Назаров, чем на Мосфильме (два просмотра было). Когда нюхаю цветок — взрыв хохота, кто-то даже пробовал зааплодировать. Много, много самых хороших слов мы выслушали после сеанса в адрес картины и в мой лично: «Получит международную премию…», «Побольше бы таких фильмов», «Я по-другому стала относиться к милиции — первый раз так удачно показан милиционер, так по-человечески, милиция должна вам памятник поставить», «Вы в театре хуже, а здесь… просто очень здорово и т. д.» «Я, пожалуй, согласна с оператором вашим, что Вы будете скоро самым популярным артистом».

Володька снова запил. Смехов вчера меня уговаривал поехать к нему «сиделкой» побыть. 14 отменился «Галилей» по причине его болезни. Что делать, Господи, ну помоги же ему и на этот раз.

Господи! Благодарю тебя, Господи! Ты помог мне вчера. Я отдам Ваньке всю зарплату с телехалтуры, такое слово я себе дал, если буду сам считать, что прошло удачно. Так вот, я отдам ему все.

Шеф. Молодец! Ты очень двинулся вперед по сравнению с теми прогонами.

Можаев. Ну, ты сегодня просто великолепно играл.

Боровский. Грандиозно! Такая свобода, такая легкость, импровизация…

Вчера с утра сходил в церковь и поставил свечку Спасителю. И он спас меня. Конечно, не за свечку, а просто пожалел. Павел Орленев! Ты был бы доволен.

Вчера было два прогона: утром и вечером. Вечером было много народу: Евтушенко (у него машину в это время угнали), Эфрос, Крымова, Володин, Ефремов, Целиковская, Гаранины.

Гаранин. Это твой триумф… Надо лучше, да нельзя. На премьере лучше не играй, так играй…

Целовали, обнимали, поздравляли… Я не успокоился от вчерашнего, даже почти не спал ночью и не могу еще трезво как-то все переварить и понять. Ясно одно — борьба впереди и надо работать и просить Бога о помощи.

Шеф делал замечания по прогону, хвалил в основном всех, про меня сказал опять то же, что я вырос по сравнению с весной. И было много очень хороших мест:

— Умные люди говорят, что это лучший наш спектакль. Что спектакль пронизан любовью к России, уважением к народу и не показушной любовью, а по-настоящему глубокой и правдивой. Что в спектакле есть лиризм настоящий и поэтичность, что актеры очень хорошо и любовно обращаются с русской речью, с русскими словами и т. д.

В общем, он был в хорошем настроении, что у него получилось и теперь только дело за чиновниками. А они опять пошли на попятную и не хотят смотреть. Сегодня шеф с Можаевым поедут к мадам: «Сначала дала слово, а потом взяла обратно».

Переделывали финал — отменил тряпку с лозунгами, цветы, венки и бублики.

Приходил Высоцкий: «Опять мне все напортили, обманули, сказали, что едем к друзьям, а увезли в больницу и закрыли железные ворота. Я устроил там истерику, драку… зачем это нужно было… я уже сам завязывал, три дня попил и все, у меня бюллетень, я его закрою сегодня и буду работать завтра».

Вчера Ронинсон сказал мне, что я в Кузькине на грани Гениальности.

Сегодня была первая репетиция «Матери» на сцене, опять половина народа отсутствовала. Сидел Можаев, режиссировал, потом они уехали к Фурцевой, может быть сейчас решается судьба «Живого». Господи! Помоги нам!

Мы собираемся на поэторию Вознесенский — Щедрин в Большой зал.

Поэтория — это, конечно, бред сивой кобылы, хотя я слышал только начало и то с большой высоты. Можаев с Мильдой пришел тоже без билета. Стали прорываться. Его провел Родион Щедрин, автор, а меня задержали — «Усатик, без билета, уйди». Я к Зое, она к Родиону, Можаев к нему: «Родион, это главный… мой Кузькин, это Золотухин», Родион старается смыться и их везти, со мной ему возиться неохота. — Я не знаю, я и так уже много провел. Можаев не бросает меня. Я иду снова на приступ, тетечка меня в грудь, за куртку и выталкивает с воплем: «Опять этот Усатик лезет, — зрители сзади, — это же Золотухин, пропустите его, это артист».

В общем, как-то я проник. — Усатик, усатик, не понравились им мои усы. Зайчику предложили билет, я стал наскребать, вытряс всю мелочь, не хватило около 50 копеек — Ладно, обойдемся, — позор, но зато роскошный билет и Зайчик в 10 ряду. Мы с Можаевым сели на свободные места. Родион перед первым отделением сказал: «Ну, Моцарты, вы можете съесть в буфете, а на второе что-нибудь придумаем с местами».

В антракте Можаев сказал: «Ну, Федор Фомич, пойдем коньяком угощу». — Дак я как говорится, со всей душой, уж не помню, когда и пил его.

Взяли шампанское, я взялся открыть и пустил в себя пеной как из огнетушителя. — Вот и в шампанском покупался. Подошел шеф, Можаев и ему стаканчик взял, в общем, хорошо было.

Ко второму отделению народу прибавилось и наши места заняли. Мильда, правда, села, а нас с Можаевым погнали по этапу на самый верх. Поднялись. Смотрим сверху — Можаев поверх голов, а я задницы раздвинул — наблюдаю. Вся сцена в людях во фраках и с папками, огромная баба — Зыкина — в розовом мини-платье. Родина-мать, Россия — вокализы распевает чудным голосом. Вышла баба, мужиком запела. «Зыкина в Большой зал Консерватории попала — дожили», — это реплики со стороны. Андрей встал, в свитере, руки в боки, покачался и начал навзрыд: — Я Гойя. — Можаев у меня спрашивает: «Кто он? Гойя? Ну а я Веласкес, пошли в буфет», — с хохотом мы скатились вниз к стойке и начали глушить шампанское. Только бы нас не засекли, а то неудобно, обижаться начнут.

Накачались мы шампанским крепко, а тут и Поэтория подошла к концу, мы пошли хлопать. Какой-то старичок говорит:

— Я в этом понимаю, большая работа проделана была, но кроме как в Москве, нигде не поставишь это, не под силам будет, большая работа проделана. Можаев вооружился этой фразой и после делился со всеми своими впечатлениями. Подошел Штейн, стал спрашивать о Кузькине: — Невероятные слухи ходят, а как вам это, сегодняшнее? — …Большая работа проделана и т. д.