Ирина Муравьева - Ханс Кристиан Андерсен

«Бедные мои цветочки умерли! — сказала маленькая Ида…» Правда, в середине сказка будет немножко похожа на «Щелкунчик» Гофмана, но и своего в ней тоже будет немало!

Весной 1835 года две книги Андерсена одна за другой вышли из печати и появились в витринах книжных лавок: роман «Импровизатор» и «Сказки, рассказанные для детей». Судьба их в первые годы была резко противоположной. Роман быстро пошел в гору и завоевал общее внимание, его читали, о нем спорили, ему посвящались большие критические статьи, и, хотя в них были отдельные кислые замечания, ни одна не отрицала таланта автора.

Первой ласточкой, несущей весть об успехе, была рецензия в «Воскресном листке», появившаяся через несколько дней после выхода в свет «Импровизатора»:

«Поэт Андерсен пишет уже не так хорошо, как раньше, он исписался, — да, я этого давно ожидал», — так говорили там и сям в некоторых кругах столицы, может быть, прежде всего в тех, которые особенно хвалили первые шаги поэта. Но он не исписался, напротив, именно теперь он поднялся так высоко, как никогда: это блестяще доказывает роман «Импровизатор», — писал Карл Баггер, старый товарищ слагельсейских дней, и Андерсен с волнением читал и перечитывал эти дружеские строчки. Большое сердечное письмо с разбором художественных достоинств «Импровизатора» прислал из Сорэ Ингеман. Приходили радостные вести из Германии: там роман был встречен общим одобрением. Издатель Рейцель с довольным видом подсчитывал свои растущие доходы.

— Если дело так пойдет и дальше, можно будет подумать о втором издании! — говорил он Андерсену. — Читателям книга очень нравится, критики в общем благосклонны, если не считать мелких стилистических замечаний…

— Да, но «Литературный ежемесячник» упорно молчит, а ведь к этому журналу многие прислушиваются, — огорченно замечал Андерсен. — Неужели я опять чем-нибудь не угодил этим строгим господам?

— Ну-ну, не расстраивайтесь попусту, — ободряюще улыбался Рейцель. — Успех у публики — вот что для нас с вами самое важное.

— Да, это верно… Кстати, а как расходятся мои сказки? Я ведь и на них возлагал кое-какие надежды!

Улыбка исчезала с лица Рейцеля, и он неопределенно пожимал плечами.

— Как вам сказать… Кое-кто покупает, конечно, детишкам почитать на сон грядущий… Цена книги дешевая, так что, пожалуй, и сказки разойдутся понемногу. Но особого успеха ожидать не приходится. Это же все-таки пустячок… То ли дело роман!

Так же думали многие другие. Журнал «Даннора», называвший «Импровизатор» «великолепным поэтическим произведением», разнес сказки в пух и прах: «Огниво» — за «безнравственность», «Принцессу на горошине» — за «отсутствие соли», «Цветы маленькой Иды» (чуть-чуть мягче) — за недостаток ясно выраженной «морали». Ингеман, от души радовавшийся успеху романа, к сказкам относился очень сомнительно. Эдвард Коллин, смеясь, упрекнул приятеля: «Что-то вы раньше времени впадает «в детство, Андерсен!»

Да, выходило, что ошибся такой умнейший человек, как Эрстед! Ведь он еще до появления обеих книг сказал Андерсену:

— Вот увидите, «Импровизатор» прославит вас, а сказки сделают ваше имя бессмертным!

— Эдвард, дорогой, можно к вам на минуточку? Подумайте только, я получил письмо из Германии от Шамиссо, и он в восторге от «Импровизатора»! Конечно, я понимаю, что его похвалы даже преувеличены: он ставит меня выше Гюго и Бальзака, перед которыми я преклоняюсь. Но все-таки я очень рад, что Шамиссо нравится мой роман. И мои стихи он очень охотно переводит. Ведь это же такой талантливый писатель, — чего стоит хотя бы история о Петере Шлемиле, потерявшем тень! — и сияющий Андерсен протянул своему приятелю письмо от немецкого поэта.

— Ну что ж, вы можете быть довольны, — сказал Эдвард Коллин с легкой иронической улыбкой. — Теперь вам нечего жаловаться, что вас на каждом шагу бранят и порицают. Смотрите только, как бы вас не избаловали излишними восторгами, это очень серьезная опасность. Возомните, пожалуй, себя непогрешимым, захотите почить на лаврах…

— Ну нет! — прервал его Андерсен. — Почить на лаврах — это совсем не в моем характере. Поднялся на одну ступеньку — хорошо, значит надо двигаться дальше, вперед, пока хватит сил. Если бы вы знали, сколько у меня новых планов!

— Прекрасно, только пишите не торопясь, обдумывайте каждое слово. Критического отношения к себе — вот чего вам недостает!

— Ах, ну зачем вы это говорите? — с укором отозвался Андерсен. — Право же, у вас какое-то предвзятое мнение обо мне, и оно далеко не всегда справедливо. Мы с вами очень разные люди, но все-таки мы стали друзьями, а друзья должны постараться понять друг друга! Вы боитесь, что похвалы меня испортят… Боже мой, да разве вы не замечали, что от суровых порицаний у меня опускаются крылья, пропадает всякая вера в себя, а от доброго слова я весь расцветаю? И потом этот вечный упрек в спешке — если б вы знали, как мне больно его слышать именно от вас… Ведь вы-то знаете мое положение, для вас не секрет, что я должен писать быстро, если хочу прокормить себя своим пером. И все-таки, как бы я ни спешил, я десятки раз переделываю неудачные места, просиживаю ночи над ними, пока рука не откажется держать перо. Мои недостатки — да я их знаю лучше, чем все эти педанты-критики, которые тычут мне в глаза всякие мелочи. Вот я когда-нибудь сам напишу на себя критическую статью, и вы увидите, что она будет похлеще чужих.

— Ну, хорошо, хорошо, поверьте, что я вовсе не в расположении ссориться с вами и обижать вас! — смеясь, перебил его Эдвард. — Вы забыли, что говорите со счастливым женихом, который как раз собирается нанести визит невесте.

— Ах, вы едете к фрекен Генриэтте? Ну, не буду вас задерживать. Пожалуйста, передайте от меня огромнейший привет и в сотый раз скажите, что я завидовал бы вам, если б любил вас хоть немножко меньше.

Андерсен не преувеличивал: невеста Эдварда, Генриэтта Тюберг, действительно вызывала у него горячую симпатию и искреннее восхищение. Хорошенькая, добрая, приветливая, она сразу отнеслась к нему с дружеским участием и глубоким пониманием, так что предстоящая свадьба не только не грозила отдалением Эдварда, но, напротив, Андерсен имел все основания надеяться, что влияние Генриэтты будет благотворным для их дружбы.

Теперь, когда острые углы в его отношениях с Эдвардом несколько смягчились, Андерсен мог более или менее беспристрастно размышлять о резкой разнице их характеров. Это его интересовало с литературной точки зрения: стоило бы показать, как в различной среде и условиях жизни формируются две противоположные натуры. Замысел разрастался, соединялся с другими впечатлениями и воспоминаниями, и уже осенью 1835 года Андерсен с головой ушел в работу над новым романом. Успех «Импровизатора» воодушевил его. «Я хочу быть первым романистом Дании», — признавался он в письме к своей оденсейской приятельнице Генриэтте Ханк, всегда сочувствовавшей ему. Но вместе с тем он понимал справедливость упреков критики, что Антонио — вовсе не итальянский характер, а северянин, искусственно перенесенный автором под небо Рима. «Автор должен описывать то, что он знает, среду, в которой он живет», — эти слова Андерсен вложил в уста мечтательного студента Отто, своего нового героя. И действие романа переносилось с шумной вечеринки копенгагенских студентов в графское поместье на острове Фюн, где хозяева и гости вели споры о роли идеи и формы в поэзии, о нападках Герца на Андерсена и Ингемана в «Письмах с того света». А оттуда автор уводил читателя на берег оденсейской речки: там прачки говорили о судьбе юной служанки, несправедливо обвиненной в воровстве и умершей в тюрьме. Эта служанка была матерью Отто, мальчик стал приемышем строгого нелюдимого помещика в суровых степях Ютландии, потом остался круглым сиротой. А его друг Вильгельм, самоуверенный и жизнерадостный, с детства был окружен улыбающейся природой Фюна, ласковыми лицами родных, роскошью.