Михаил Володин - Индия. Записки белого человека (отрывки)

— И родители пускают его одного? Ему ведь лет пятнадцать, не больше…

— Тринадцать, сэр. У него отец вчера утонул.

— Это тот, который в одиночку ходил?

— Тот самый, сэр.

Передо мной лежала плоская свежепожаренная рыба, чуть дальше лодка — крошечное суденышко с тринадцатилетним мальчиком — уходила в море, и совсем далеко все еще светился наэлектризованной нитью горизонт.

— Не нашли его?

— Пока нет, сэр. Чего-нибудь еще?

Шел шестой и последний день моего пребывания в Манали. Как и предыдущие пять, он был дождлив и холоден. Устав от бесконечного сидения в номере грязной саморазрушающейся гостиницы, я спустился по тропинке, стараясь не вступить в разбросанные тут и там коровьи лепешки, и вышел на главную улицу Вашишта — поселка, расположенного на окраине Манали.

На верхушке холма, там где дорога заканчивалась тупиком, мокли три рикши, из магазинов выглядывали понурые продавцы. Я был единственным пешеходом на весь дождливый Вашишт. Из открытого окна на втором этаже негромко играли гитара и скрипка. Отчетливо помню как в тот момент подумал о том, что устал от звучавшего кругом рэгги, и по узкой витой лесенке поднялся на второй этаж.

Это была обычная столовка — с грязными стенами и несвежими скатертями на кривоногих столах. Почему-то в Индии именно в таких вкуснее всего и кормят.

Я сел за столик в углу. За соседним, спиной ко мне, сидела молодая женщина с красивыми беспорядочно разбросанными по спине каштановыми волосами. Кроме нас в столовке было еще двое: средних лет бородатый садху, читавший The Times of India, и молодой кучерявый брюнет с книжкой на иврите. Я заказал сырный сиззлер с грибами и в ожидании стал разглядывать мокрую улицу через настежь раскрытое окно. Из созерцательного состояния меня вывел вопрос соседки.

— Вы до конца смотрели Чехию с Ганой? Какой счет? — не поворачиваясь, спросила она, словно до этого мы вели долгий неторопливый разговор.

— А вы за кого болели? — только и нашел я ответить.

— Ни за кого. Просто скучно, вот и спросила.

Я намеревался продолжить разговор в том игривом ключе, который обычно хорош со скучающими женщинами, но кучерявый молодой человек опередил меня, сообщив результат матча. Он говорил по-английски с выраженным акцентом и с трудом подбирал слова. Девушка ответила на иврите. Они обменялись еще несколькими фразами и замолчали. Я не знал, как возобновить разговор с соседкой. Она тем временем скрутила длинную "козью ногу", со вкусом затянулась и выпустила огромный клуб дыма. Мне вдруг тоже захотелось курить. Как только я осознал это свое желание, девушка повернулась ко мне и протянула дымящийся "косяк".

— Будете? — спросила она уже знакомым тоном. На сей раз я смог рассмотреть ее лучше. У нее были раскосые смеющиеся глаза и большой привлекающий внимание рот. В ее лице трудно было найти еврейские черты.

Я взял "косяк" с чарасом, молча затянулся и пересел за столик к соседке. В Манали не было ни одного дня, чтобы меня кто-нибудь не угощал "хашем". Гашиш здесь продается в каждой гостинице, в такси и просто на улице. Все население долины Куллу и соседней Парвати занято его производством.

Здесь слишком холодно для того, чтобы выращивать марихуану. Еще нераскрывшиеся цветки конопли растирают руками прямо на стебле, после чего ладони становятся черными от тончайшего слоя пыльцы, которая и есть гашиш. Пыльцу скатывают с кожи, прессуют в блоки, развешивают по 10 грамм и продают по 500 рупий за порцию. В Узбекистане в советские времена по полям цветущей конопли гоняли голых солдат. Растревоженная пыль оседала на потных телах, ее вместе с грязью скатывали в "колбаски" и получали анашу — тот же гашиш, но качеством похуже. А еще в Манали есть чарас — гашишное масло. Его добывают так же, как и гашиш, но потом пластины кладут на лед — благо в окрестных горах в долинах Куллу и Парвати лед не тает круглый год. Когда пластины замерзают, их растапливают на солнцепеке. Отжим — и есть чарас. От него улетаешь куда дальше, чем от "хаша".

Я затянулся еще раз и передал "джойнт" девушке.

— Где ты был до Манали? — спросила она. Я угадал это "ты ": ее глаза перестали смеяться, и голос сделался глуше. Она неотрывно смотрела на уголек сигареты, словно боялась, что без поддержки взглядом она погаснет. Я вдруг почувствовал неловкость и отвел глаза.

— В Ладахе. А ты?

— И как там? — спросила девушка, не обратив внимания на мой вопрос.

Я не знал, что ответить.

Ладах был разделен надвое: до Калачакры и потом, когда десять дней кряду я наблюдал вначале за ее строительством, а дальше — за разрушением.

— Я мало успел посмотреть, десять дней провел в монастыре.

Девушка, наконец, оторвала взгляд от сигареты.

— Что ты там делал?

— Наблюдал, как ламы строят Калачакру. Знаешь, что это?

— Совсем немного. Вот, читаю, смотри, — и девушка перевернула лежавшую на столе книгу. Точно такая же, с танцующим ламой на обложке лежала в моей сумке. Я достал ее и положил рядом с первой.

Мы сидели с опущенными глазами и молча смотрели на книги. Какие еще знаки нужны, чтобы подтвердить неслучайность встречи?! Я чувствовал дрожание внутри, словно что-то вот-вот должно было произойти. Она положила руку на мою книгу, я — на ее, и наши пальцы — самые кончики — коснулись друг друга.

— Как тебя зовут? — Я не смел ни убрать руку, ни продвинуть ее дальше.

— Даниэль, — сказала девушка и наконец посмотрела на меня.

Надо пожить в Индии, чтобы понять, что эта страна прекрасна не столько горами, пляжами и храмами (хотя и ими, конечно!), сколько неожиданными скрещениями судеб и путей с такими же, как ты сам, бродягами. Когда на мгновенье в поезде, на рынке или в храме пересекаешься взглядом, обмениваешься словом и чувствуешь всепоглощающую непереносимую близость. Словно приехал сюда лишь для тог, чтобы на мгновенье встретить именно этого человека. И потом, спустя месяцы, эта встреча будет вспоминаться, как самый важный момент путешествия.

— Расскажи о Калачакре, — нарушила молчание девушка, — это ведь Тантра?

— Тантра. Высшая йога Тантры, — сказал я и начал рассказ о том, что занимало всего меня последние две недели.

...

Арамболь

Каждый вечер солнце садилось далеко в море. Я заранее взбирался на скалу по соседству с гостиницей, устраивался на плоском камне лицом к воде и сосредоточенно ждал заката. Вскоре светило доползало до точки напротив меня, зависало над качавшимися под моими ногами пальмами, а потом по-южному быстро погружалось в воду. На месте падения оставалось — всегда одно и то же! — узкое, растянутое вдоль линии горизонта облако. Еще некоторое время его края были подсвечены бордовыми сполохами, но вскоре темнели и сливались с остальным небом. К этому моменту в кронах деревьев уже плескалась темнота, и спускаться приходилось при свете карманного фонарика.