Валентин Булгаков - Л. Н. Толстой в последний год его жизни

Сергей Львович тоже написал отцу коротенькое письмо, в котором заявлял, что отец, по его мнению, поступил правильно: положение было безвыходное, и он, уйдя, «избрал настоящий выход».

Очень удивил меня младший сын Льва Николаевича Михаил Львович. Сидя за роялем и наигрывая бравурные мелодии, он заявил, что писать не будет.

— Всем известно, что я не люблю писать! Скажи, — крикнул он в сторону сестры, не отрывая рук от клавиатуры, — что я согласен с Таней и с Ильей…

Отец бежал из дома, может быть подвергая жизнь опасности, а сынок не удосуживался написать ему!..

Вечером явился кн. Д. Д. Оболенский. Он с самого начала заявил, что приехал не как корреспондент, а как человек, близкий семье. Однако через несколько минут обратился к семейным с просьбой разрешить ему подробно написать в газетах обо всем происходящем в Ясной Поляне.

— Вся Тула говорит об этом! — сообщил он новость и действительно довольно верно передал подробности событий вчерашнего дня.

— Я думаю, — говорил Д. Д. Оболенский (или «Миташа», как его называли у Толстых заочно), — что я имею право написать. Я счастлив, что граф всегда был со мною более чем откровенен.

Бедный князь! Видимо, он заблуждался в определении своих отношений со Львом Николаевичем. Последнему он был по большей части скучен, потому, что совсем чужд, и помню, как после его отъезда Лев Николаевич предлагал изобразить «нумидийскую конницу».

Теперь во всяком случае князь мог подать своим сообщением о Ясной Поляне сигнал к ненужной газетной шумихе вокруг имени Льва Николаевича. Должно быть, так оно и будет, потому что Софья Андреевна говорила с Оболенским и сообщила ему текст последнего письма Льва Николаевича [302] 30 октября многие газеты поместили заметки «о внезапном отъезде Л. Н. Толстого из Ясной Поляны». Корреспонденции Д. Д. Оболенского публиковались 29, 30 октября и 2 ноября в газете «Новое время». В сообщении «Несколько слов по поводу отъезда Л. Н. Толстого» («Новое время», 1910, 2 ноября) он писал: «Будучи близок к семье гр. Толстых, я поспешил взять тройку и поехал в Ясную Поляну, чтобы узнать, что в самом деле случилось». Его корреспонденции не содержали компрометирующих семью писателя сведений. .

Отношение самой Софьи Андреевны к ушедшему Льву Николаевичу, поскольку она его высказывает, теперь носит характер двойственности и неискренности. С одной стороны, она не расстается с его маленькой подушечкой, прижимая ее к груди и покрывая поцелуями, причем причитывает что‑нибудь в таком роде:

— Милый Левочка, где теперь лежит твоя худенькая головка? Услышь меня! Ведь расстояние ничего не значит! — и т. д.

С другой стороны, суждения ее о муже проникнуты злобой: «Это — зверь, нельзя было более жестоко поступить, он хотел нарочно убить меня» и т. д. — только и слышишь из уст Софьи Андреевны.

Вчера ночью, в двенадцать часов, Александра Львовна и Варвара Михайловна уехали к Льву Николаевичу окольными путями, через Тулу, чтобы замести след. Знали вчера о предполагавшемся отъезде только Татьяна Львовна, я и М. А. Шмидт.

Сегодня уехал в Москву Сергей Львович. Илья и Михаил вчера еще разъехались по своим домам. Из детей Льва Николаевича остались в Ясной лишь Татьяна Львовна и Андрей Львович.

Приходили корреспонденты от разных газет, но Андрей Львович довольно круто и бесцеремонно их выпроваживал, не давая никаких сведений.

Днем я побывал в Телятинках. Узнал, что к Льву Николаевичу в монастырь Оптину пустынь (по дороге на Шамардино) ездил, по поручению Чертковых, Алексей Сергеенко. Он вернулся как раз сегодня. Рассказал, что Лев Николаевич бодр и здоров. Виделся с сестрой, которая к решению Льва Николаевича покинуть Ясную Поляну отнеслась вполне сочувственно. Известия о Ясной Поляне, привезенные Сергеенко, были Льву Николаевичу очень тяжелы, но тем не менее возвращаться домой он ни в каком случае не хочет.

Софья Андреевна днем умоляла меня поехать с ней отыскивать Льва Николаевича, но я отказался, заявив, что Лев Николаевич в своем прощальном письме просит не искать его. Вечером Софья Андреевна отдала приказание пригласить на завтра священника, чтобы она могла исповедаться и причаститься. Меня же про — сила, если я пойду завтра в Телятинки, сказать Владимиру Григорьевичу, чтобы он приехал к ней: она хочет помириться с ним «перед смертью» и попросить у него прощения в том, в чем она перед ним виновата.

Получилась телеграмма из Горбачева, не подписанная, но, очевидно, от Льва Николаевича: «Уезжаем. Не ищите. Пишу».

Другая телеграмма из Парижа, от Л. Л. Толстого: «Обеспокоенный известиями парижских газет, прошу телеграфировать».

Полученные сегодня московские газеты уже заключают в себе сведения об уходе Льва Николаевича и даже с некоторыми подробностями.

Приехали доктор Г. М. Беркенгейм и психиатр Растегаев, а также сиделка для Софьи Андреевны. Особенно приятен приезд Г. М. Беркенгейма, опытного врача и умного, милого человека, хорошо знающего и понимающего семейные отношения в доме Толстых.

Софья Андреевна до сих пор после отъезда Льва Николаевича ничего не ест, слабеет и говорит, что хочет так умереть. Если же доктора вздумают употреблять зонд, для искусственного питания, то тогда Софья Андреевна грозится наколоться на нож («ведь вот — один жест!») или убить себя каким‑нибудь другим способом.

Слуга Илья Васильевич передавал мне еще одну интересную деталь, касающуюся Софьи Андреевны и известную только ему, прося меня никому до времени об этом не рассказывать. К ножке кровати Льва Николаевича Софьей Андреевной давно уже был привязан на незаметном месте православный образок. После отъезда Льва Николаевича она отвязала образок: оказалось, что воздействие святыни было совершенно противоположно желаемому.

Снова Софья Андреевна просила меня передать Черткову ее просьбу приехать. Просила сказать, что она зовет его «без всяких мыслей». И снова, как в тот памятный день 12 июля, когда Софья Андреевна через меня просила Черткова о возврате рукописей и о примирении, — снова шел я к Черткову с тайной надеждой, что это примирение наконец состоится. И, увы, снова был разочарован в своем ожидании! Чертков не изменил своему расчетливому и чуждому сентиментальности характеру.

Когда Владимир Григорьевич выслушал просьбу Софьи Андреевны, он было в первый момент согласился поехать в Ясную Поляну, но потом раздумал.

— Зачем же я поеду? — сказал он. — Чтобы она унижалась передо мной, просила у меня прощения?.. Это ее уловка, чтобы просить меня послать ее телеграмму Льву Николаевичу.

Признаюсь, такой ответ и удивил и огорчил меня. Только не желая никакого примирения с Софьей Андреевной и глубоко не любя ее, можно было так отвечать. Боязнь, что Софья Андреевна упросит послать какую‑нибудь неподходящую телеграмму Льву Николаевичу? О, это повод слабый, чтобы не ехать! Можно было примириться с ней и во всем сохранить свою позицию. Почему же я мог отказаться поехать вместе с Софьей Андреевной на розыски Льва Николаевича и в то же время сохранить добрые отношения с ней? Нет, вражда между самыми близкими Льву Николаевичу людьми была, к сожалению, слишком глубока. И когда один из них сделал наконец попытку протянуть другому руку, тот отказался принять ее. Между тем нельзя сказать, насколько изменилось бы все вокруг Льва Николаевича, насколько ему легче стало бы, если бы примирение между Софьей Андреевной и Владимиром Григорьевичем так или иначе было достигнуто! Разумеется, они виноваты, что не сумели достигнуть его раньше. Но тем менее заслуживал оправдания тот, кто отказывался от этого и теперь, перед лицом таких важных и тревожных событий. Эта вина тем более непростительна для человека, который считал себя последователем Толстого.