Валентин Булгаков - Л. Н. Толстой в последний год его жизни

Сегодня прочел он брошюру А. В. Пешехонова «Старый и новый порядок владения надельной землей», присланную Чертковым. Отзыв его о ней был: «Прекрасно!» [173] В этой брошюре доказывалось преимущество общинного владения землей. .

На одном просительном письме Лев Николаевич сегодня написал: «Гадкое». Письмо в духе капитана Лебядкина из «Идиота» Достоевского и его обращений к князю Мышкину.

Одна девушка прислала длинное описание своей жизни, заключавшееся просьбой о восьмидесяти рублях для доплаты за швейную машину. Льву Николаевичу описание показалось настолько характерным и трогательным, что он решил послать его куда‑нибудь для опубликования с своим предисловием, гонорар же употребить на выручку швейной машины девушки. Он продиктовал мне предисловие, а я уже написал письмо Короленко в «Русское богатство», но Лев Николаевич потом передумал и не послал его.

— Авось кто‑нибудь из литераторов наедет [174] Толстой, выполняя просьбу А. П. Тишковой, передал корреспонденту газеты «Русское слово» С. П. Спиро ее письмо на 42 страницах со своей сопроводительной запиской. Письма не были опубликованы, но Тишковой редакция выслала 80 рублей. См. т. 81, письмо № 336 .

Обедал у нас один из единомышленников Льва Николаевича В. В. Плюснин, сибиряк, молодой человек, бывавший раньше в Ясной Поляне. Лев Николаевич относился к нему с большим уважением. Когда‑то его тронуло, что Плюснин, сын богатейшего купца, добровольно отказался от доставшегося ему после смерти отца наследства.

Плюснин — бывалый человек. Между прочим, он совершил путешествие вокруг света. Сегодня он много рассказывал о быте и нравах китайцев, которых ему приходилось наблюдать в Благовещенске.

Лев Николаевич, по обыкновению, живо всем интересовался. Во время разговора вошел С. Д. Николаев и на вопрос Льва Николаевича: «Все ли хорошо в семье?» — отвечал, что у них в семье неустойчивое равновесие: всегда может что‑нибудь случиться, кто- нибудь из детей заболеть и т. д.

— Да это‑то неустойчивое равновесие и есть нормальное положение, — отвечал Лев Николаевич, — есть что устраивать, а в этом жизнь.

Заговорили о Генри Джордже. Лев Николаевич говорил:

— Слабая сторона Генри Джорджа в том, что он политикоэконом. Главный, настоящий его предмет — это борьба с рабством земельным, как была борьба с рабством экономическим. В области же политической экономии всегда можно сказать что‑нибудь постороннее. А это опасно в том отношении, что дает повод противникам для опровержения. Ведь это один из обычных приемов борьбы с истиной: опровергнуть это постороннее и думать, что и все главное опровергнуто. Все равно как думать, что если обрубил сук, то все дерево погибло.

Отмечу еще очень интересные мысли Льва Николаевича из разговора о религии:

— Если искренно верующий человек настолько неразвит, что вера в чудесное не представляется ему неразумной, то перед его верой можно только преклониться.

И еще:

— Разум не есть основа веры, но неразумной веры не может быть.

Вспомнил об одном письме, где автор просил помочь ему в распространении его мировоззрения.

— Моя некоторая известность… Пусть Толстой скажет, и тогда все поверят. Если я каждую глупость буду подтверждать своим словом, то мне скоро перестанут верить.

Заговорили по поводу полученной Львом Николаевичем книги от индуса о науке в Индии [175] По-видимому, речь идет о книге: Gandhi М. K. «Indian Horne Rule» («Самоуправление Индии»), Joganesburg, 11901. .

— Что же, наука в Индии развивается? — спросил кто‑то.

— Слава богу, не развивается, — засмеялся Лев Николаевич. — А у нас так вот развивается: профессоров много.

Вечером за чаем говорили о цензуре печати. Лев Николаевич сказал:

— Цензура временно удерживает слово и людей в известных границах, а потом накопившаяся сила прорывает ее. Но правительство достигает своей цели: для него — «aprиs nous le deluge» [176] «после нас — хоть потоп» (фр.). . В сущности запрещение писателя увеличивает его значение. Так это видно на Герцене. Если б он жил в России, то, весьма вероятно, сделался бы просто писакой, вроде Андреева. Писал бы с утра до ночи.

Вечером Лев Николаевич читал написанные мною письма.

— Что, Лев Николаевич, у меня язык ясный, понятный? Мне Лева Сергиенко говорил, что он вычурный в моих письмах и может быть непонятен простым людям.

— Точный, — отвечал Лев Николаевич, — что я одобряю. Но все‑таки литературный. Ну, да мы все так!.. Вот у Семенова язык совсем простой, народный. Иногда такие меткие слова встречаются! Я всегда их подчеркиваю.

И Лев Николаевич принес книжку С. Т. Семенова и показал некоторые выдержки из нее.

Приезжал на тройке с колокольчиками молодой человек, бывший военный, подагрик, Дурново, по — види- мому, родственник бывшего министра. Развивал перед Львом Николаевичем свою теорию понимания евангелия, которая сводится к тому, что будто бы, согласно евангельскому учению, люди должны каждый жить по своим понятиям. Лев Николаевич возражал, что у людей понятия разные. Но Дурново усиленно спорил. Его поддерживала бывшая с ним жена, видно, как говорил Лев Николаевич, считающая мужа необыкновенным и святым человеком. Лев Николаевич тоже разгорячился в споре и, конечно, отказал Дурново в том, чтобы своим авторитетом подтвердить правильность его понимания евангелия, о чем тот и приехал просить.

Разговор Льва Николаевича с Дурново происходил на террасе. Слышу из «ремингтонной»: колокольчики опять зазвенели; гости уехали. Входит Лев Николаевич и рассказывает всю историю…

Привезли почту.

Слышу звонок Льва Николаевича. Иду.

— А я получил письмо от Тани, — говорит он с радостным лицом, — зовет в Кочеты.

Кочеты — имение мужа Татьяны Львовны М. С. Сухотина, в Новосильском уезде Тульской губернии.

Поездка Льва Николаевича туда давно уже предполагалась, и он ждал только окончательного письма от Татьяны Львовны.

— Когда же вы думаете поехать?

— Да чем скорее, тем лучше. Вот завтра вернется Соня из Москвы, а послезавтра можно ехать. Мне так хочется отсюда убраться! — рассмеялся он. — Иногда хоть на тот свет…

Передал мне тут же письма для ответа. Одна открытка с цветной картинкой осталась на столе.

— А это? — спросил я и хотел было взять ее.

— Нет, это оставьте. Я раздаю их ребятам на деревне.

Он открыл бумажник и положил туда открытку. В бумажнике лежали еще другие.

Приехал С. П. Спиро, корреспондент «Русского слова», — расспросить Льва Николаевича о фельдмаршале Милютине [177] Толстой в детстве был хорошо знаком с братьями Милютиными и особенно дружен с Владимиром, ставшим ученым-эко-номистом. С Д. А. Милютиным, военным министром и фельдмаршалом, близок не был. . Милютин хворает, и, вероятно, газета готовит материалы к его смерти. Интересно, что сбылось вчерашнее ожидание Льва Николаевича: «Авось кто‑нибудь из литераторов понаедет». Он передал корреспонденту письмо крестьянской девушки для напечатания в газете, с своим предисловием. Гонорар — восемьдесят рублей — газета должна выслать девушке на покупку швейной машины.