Валентин Булгаков - Л. Н. Толстой в последний год его жизни

— Так вся крестьянская жизнь встает, — говорил он, — и, знаете, так — снизу. Мы все видим ее сверху, а здесь она встает снизу.

Говорил, что видел в шкафу сына М. С. Сухотина стереотипное парижское издание французских классиков: Ла Боэти, Руссо и др. и соблазнился ими, начав читать.

— Интересно, что будут читать мои правнуки? — говорил Лев Николаевич. — В наше время был определенный круг классиков, и было известно, что нужно прочесть, чтобы быть образованным человеком. А теперь выпускается такая масса книг! У меня один посетитель требовал сказать, кто такой Кнут Гамсун. Таких Кнутов Гамсунов в художественной области — легион, а в политико — экономической области, то есть в области общественных вопросов, — море!..

Почты, то есть писем для Льва Николаевича, еще не было: не успели переслать из Засеки. Газет тоже не было, кроме выписываемых здесь, чему Лев Николаевич был «очень рад». Вообще эти первые два дня в Кочетах прошли в высшей степени спокойно. У Льва Николаевича нет обычной мучающей его изжоги, что даже странно.

— Я даже чай пью у вас с удовольствием, — говорил Лев Николаевич Татьяне Львовне.

Сегодня я узнал, что Лев Николаевич по утрам сам выносит из своей комнаты ведро с грязной водой и нечистотами и выливает в помойную яму. В пальто, в шляпе, прямой, с задумчиво устремленным вниз взглядом, он быстро шел мимо окон нашей с Душаном комнаты, неся наполненное большое ведро… Лев Николаевич, как сказал Душан, делает это и летом и зимой.

Одна из черт характера Льва Николаевича: он очень любит знакомиться с новыми людьми. Просил Сухотина познакомить его с соседним помещиком, богатым, странным стариком, князем Голицыным, одиноко и замкнуто живущим в своем огромном доме. Сказал, что будет знакомиться с крестьянами в Кочетах.

Утром Лев Николаевич читал Ла Боэти «Добровольное рабство» в подлиннике.

— Писатель шестнадцатого века, а такой анархист, — произнес Лев Николаевич и прочел из предисловия страницы о покорении Киром Лидии, а затем — мысль, которую он выписал себе в книжку, о том, что история (то есть наука истории) скрывает правду.

— Как это верно! — воскликнул Лев Николаевич.

На мое замечание, что существует мнение, будто произведения Ла Боэти неискренни и представляют только упражнения в красноречии, Лев Николаевич заметил:

— Какой вздор! Это именно был юноша, еще не одуренный наукой и не уверовавший в правительство.

Привезли почту. Мне пришлось во второй раз зайти ко Льву Николаевичу.

— А вы, как и полагается молодому человеку, здоровы и бодры? — спросил он.

— Да.

— Это хорошо. Помогай бог.

Вечером читал вслух мысли Ларошфуко [183] Ларошфуко Ф. Размышления, или Сентенции и максимы о морали, французское издание в серии «Великие писатели Франции», Париж, б/г. .

— Прекрасные мысли! — говорил он. — «Можно встретить женщину, не имевшую любовников, но трудно встретить женщину, имевшую только одного любовника». Это очень верно.

— Я упиваюсь одиночеством, — говорил он затем Татьяне Львовне. — Выйдешь, и нет — ни за пятачком, ни баб, ни бестолковых, ни тех, которым помочь не можешь. Хоть это и нехорошо — жаловаться, но я все- таки имею право отдохнуть. У людей есть воскресенье, вот пусть и у меня будет воскресенье длинное.

Говорил еще:

— Леонид Семенов писал, что когда он читал крестьянам художественные произведения, то они спрашивали: «А что, это правда?» И если он отвечал им, что это вымысел, то на них это не производило уже никакого впечатления. И это совершенно понятно. Рассказ должен быть правдивым описанием или притчей, но для притчи нужно глубокое содержание.

Перед уходом спать говорил мне, Душану и Михаилу Сергеевичу, у нас в комнате, о полученной им сегодня книге Иванова — Разумника «О смысле жизни (Ф. Сологуб, Л. Андреев, Л. Шестов)».

— Как можно искать смысла жизни у Сологуба, Чехова, о котором он, конечно, тоже упоминает! О смысле жизни учили несколько тысяч лет величайшие, гениальнейшие люди, начиная от браминов и Конфуция до Канта и Шопенгауэра — и вот все это надо похерить, а искать смысл жизни у Сологубов, Шестовых… И нельзя назвать эту книгу глупой. Но те мыслители учили о смысле жизни преимущественно, а у этих он должен с трудом выискивать что‑нибудь об этом. Описывается, как влюбилась какая‑нибудь девушка, но тут кое‑что есть и об этом, и вот надо это разыскать.

Получилась телеграмма и письмо от В. Г. Черткова о том, что ему разрешено приехать в Кочеты. Кроме того, в письме Чертков уговаривает Льва Николаевича начать снова ездить верхом и предостерегает его от согласия с говорящими, что не нужно писать обличительных статей. Лев Николаевич надписал на этом письме: «Милый человек и драгоценный друг» [184] Помета сделана на письме от 3 мая (т. 89, с. 188), в котором Чертков просил Толстого не отказываться от верховой езды, полезной для его здоровья.

Отдавая мне письма для ответа, он просил одно передать Татьяне Львовне.

— Это интересное письмо, о школе футуристов в живописи, преимущественно в Италии, и в поэзии. Это… это полный дом сумасшествия!

Вечером письмо, очень забавное, читали вслух.

Татьяна Львовна указала Льву Николаевичу на изданную «Посредником» книжку Штиль «Обязанности матери» (о половой педагогике) и Чуйко «К нашим детям. (Беседа о происхождении человека)». Лев Николаевич был возмущен содержанием брошюры, в которой излагались образцы бесед с детьми о половой жизни человека, очень неумело составленные и чересчур откровенные.

— Это такие важные вопросы, — говорил Лев Николаевич, — что я по ним ничего не могу сказать, а потому и не буду говорить что‑нибудь. Откуда произошел человек? Да этого не знали величайшие мудрецы!.. И я тоже этого не знаю.

Говорили, что у крестьян распространены курные избы. Рассказывали, что в одной из местных деревень во время эпидемии тифа в курной избе лежало шесть человек больных, тут же находились ягнята, теленок; двое из больных вследствие тесноты лежали у входной двери и не перенесли болезни, умерли.

Лев Николаевич сказал:

— Уже ничему нельзя удивляться. Надо удивляться тому, что ничему нельзя удивляться… Я читал описание жизни Чернышевского в ссылке. Там с ужасом сообщается, что Чернышевский жил в курной избе. А здесь что делается!..

Вечером читали вслух сначала Лев Николаевич, потом я рассказ Семенова «У пропасти». Потом он читал по — французски мысли Ларошфуко.

Приехал В. Г. Чертков. Лев Николаевич просил домашних утром не входить к нему в комнату. Но я все‑таки постучался и сказал ему о приезде гостя. Лев Николаевич быстро поднялся и пошел навстречу Владимиру Григорьевичу. Тот был еще в передней. Крепко поцеловались. Произошло опять, как бывает при проводах или встречах, когда люди растроганы и этим немного выбиты из колеи, какое‑то внезапное маленькое замешательство… Владимир Григорьевич расплачивался с ямщиком. Лев Николаевич пошел назад. Вынул платок, стал сморкаться, и я увидел его совершенно заплаканное лицо.