Валентин Булгаков - Л. Н. Толстой в последний год его жизни

— А как же вы объясняете ваш успех? — при общем смехе спросил сидевший рядом Чертков.

Лев Николаевич засмеялся.

— У меня нет успеха, — сказал он, — это недоразумение!.. Вот меня в письме жена благочинного так распекала: она думала, что я — то и то, а я — то и то!..

И Лев Николаевич снова залился добродушным смехом.

Выехали в пяти экипажах: Лев Николаевич и провожающая его Татьяна Львовна, Чертков, Тапсель, с фотографическими аппаратами, я и Душан и, наконец, вещи. Совершенно какой‑то царский поезд. Поехали не на станцию Благодатное, а новой дорогой: на Мценск, за тридцать верст, с остановкой на пути у Абрикосовых.

День прекрасный, только немного жаркий. У нас с Душаном старичок ямщик, мценский мещанин, который, как оказалось, знал И. С. Тургенева: он, по его словам, возил Тургенева из Мценска в Спасское — Лутовиново.

— Старичок, давал книжки, — только и мог, к сожалению, рассказать о Тургеневе ямщик.

Да, мы проезжали «тургеневские» места: Мценский уезд Орловской губернии — тургеневский уезд. Здесь он жил, здесь копил материалы для «Записок охотника». И с радостным волнением смотрел я на расстилавшиеся передо мною леса и поля. «А впереди, — думал я, — едет Толстой».

Русская литература! — никогда я не в силах быть равнодушным к тому, что имеет к ней отношение.

Абрикосовы. Миленькая, чистенькая усадьба. Миниатюрные комнаты небольшого одноэтажного домика. Терраса, живописный берег речки.

Пробыли здесь часа полтора.

Лев Николаевич отдохнул. Татьяна Львовна осталась здесь. Дальше поехал в экипаже с Львом Николаевичем X. Н. Абрикосов.

— Устали от дороги? — спросил я Льва Николаевича.

Нет, где же устать! Напротив, отдыхал. Такая красота, такая красота!.

Имение князя Енгалычева. Едем через усадьбу. Князь, лет сорока пяти, рыжеватый, в белом кителе с погонами, «непременный член» чего‑то, выбежал поспешно навстречу с фотографическим аппаратом. Снял Льва Николаевича в группе с своей женой, с детьми. Наш Тапсель тоже работал.

Поехали. Енгалычев дал Льву Николаевичу поцеловать своего ребенка, вскочил на подножку его экипажа, проехал с ним, потом расцеловался. Мы ехали в гору, шагом. Я шел пешком около своего экипажа.

Попрощался с Енгалычевым. Тот выглядел очень взволнованным и растроганным.

Взяв под руку, прошел со мной несколько шагов.

— Знаете, — говорил он, — многое хорошее в душе поднимается!..

Жалел, что не было дома двух его молодых сыновей, которые в прошлом году, оказывается, верхами провожали Льва Николаевича вплоть до Мценска.

Мценск. Паром через Зушу. Проезжаем через весь город. Вокзал. Льва Николаевича тоже везде узнают, но назойливости нет.

Смешной эпизод. Кассир в Мценске не хотел разменять мне денег. Я осмелился сослаться на Льва Николаевича (деньги действительно были нужны для него) — разменял!

Поехали во втором классе. Это — «интрига» В. Г. Черткова. У нас—το с Душаном билеты третьего класса, но все равно мы все время толклись около Льва Николаевича, который ехал в отдельном купе второго класса.

Было очень хорошо. Ничего похожего на нашу дорогу в Кочеты. Из вагона Лев Николаевич почти не выходил. Только вечером, уже незадолго до приезда, говорил с молодой женщиной и с полицейским.

— В полицейской форме? — спросил он о последнем, когда я оказал, что он хочет поговорить с Львом Николаевичем. — Тем более интересно. Давайте его сюда!

Однако Лев Николаевич в нем разочаровался.

— Совсем пустой! Спрашивает, есть ли бог… Ничего не читал, ничего не знает. Я указал ему на его нехорошее дело. Говорит: нужно зарабатывать хлеб…

Женщина, та серьезнее. Ей нужно было, а этому не нужно было.

О женщине потом Лев Николаевич говорил мне: она — замужняя и полюбила другого. Лев Николаевич говорил ей, что за другим может последовать третий и т. д.

Перед Щёкином, где Лев Николаевич решил слезть, чтоб не ехать лишнего по железной дороге до Засеки, начали укладываться.

— Что же это я лодырничаю‑то? — спохватился Лев Николаевич, стоявший уже в шляпе и в пальто у окна в коридоре. — Дайте мне что‑нибудь.

— Вот донесите это, Лев Николаевич, до соседнего отделения и положите там, — сказал я, подав ему узел.

— Вот прекрасно!

Взял и понес, согнувшись.

Чертков, сидя со Львом Николаевичем в купе, рассказал ему, как женщина, желавшая повидать Льва Николаевича, и ее подруги никак не хотели признать меня за секретаря Толстого.

— Он хорошо письма пишет! — сказал, показывая на меня, выходивший из купе Лев Николаевич.

Передал мне это Владимир Григорьевич. Сам я видел только, что Лев Николаевич говорит про меня, но что именно, не расслышал.

На станции Льва Николаевича встретили Федя Перевозников и другие телятинские друзья, которые рады были повидать и Владимира Григорьевича, еще не бывавшего здесь после высылки и не имевшего права и теперь заехать домой. Лев Николаевич обещал им постараться кончить пьесу.

— Прощайте, братцы! Буду стараться изо всех сил! — крикнул он, когда экипаж уже тронулся.

На этот раз с Львом Николаевичем поехал я, а Душан сел на тележку с вещами.

Чудная ночь. Звезды. Белое тульское шоссе. Совсем как три года назад, когда, после первого моего свидания с Львом Николаевичем и вечера, проведенного у Чертковых, я возвращался пешком на станцию, без надежды увидеть когда‑нибудь еще Льва Николаевича. Теперь же я ехал вместе с ним, и не на станцию, а к нему же, в Ясную Поляну.

Хорошо говорили. О чем — трудно и не хочется описывать. Пусть уж этот разговор останется без описания.

Было приключение. Кучер чуть не опрокинул экипаж. Свалился с козел, едва не попал под колеса при крутом спуске. Потом завязил вожжу в колесе.

— Он неловкий! — шепчет, наклоняясь ко мне, Лев Николаевич.

В Ясной нас радостно встретила Софья Андреевна.

В Ясной гостят Екатерина Васильевна Толстая, вторая жена Андрея Львовича, с маленькой дочкой, и внук Льва Николаевича, сын Сергея Львовича, гимназист Сережа, с французом — гувернером. Сегодня приезжали и вечером снова уехали Сергей и Андрей Львовичи.

Душан Петрович получил письмо от H. Н. Гусева, из ссылки. Он прочел это письмо Льву Николаевичу. Гусев писал, между прочим, что по прочтении статьи Короленко «Бытовое явление» (о смертных казнях) он почувствовал, что не стоит жить, когда творятся такие ужасы.

— Вы напишите ему, — сказал Лев Николаевич, — что я не понимаю этого, что, по — моему, напротив, если узнаешь об этих ужасах, то захочется жить, потому что увидишь, что есть то, во имя чего можно жить.

Я получил извещение от В. В. Битнера, редактора «Вестника знания», что при более подробном ознакомлении с «Христианской этикой» он пришел к заключению о полной невозможности издания ее при существующих цензурных условиях (четыре главы являются особенно «страшными»: «Церковь», «Государство», «Труд и собственность» и «Непротивление злу насилием»). Придется помириться с мыслью запрятать рукопись подальше: я не вижу возможности придать своей работе «приемлемый» для цензуры вид.