Валентин Булгаков - Л. Н. Толстой в последний год его жизни

— Боже мой, как не берегут Льва Николаевича! Как не берегут Льва Николаевича!.. Как с ним неосторожны! — невольно прерывая молчание, вскрикивал только время от времени Клечковский, сидя рядом со мной и задумчиво глядя перед собою в темноту надвигавшейся ночи.

Эту фразу расслышал Миша Зайцев, деревенский парень, работник Чертковых и товарищ Димы, отвозивший нас на станцию.

— Да — а, Софья Андреевна, уж, верно, неосторожна! — заметил он на слова Клечковского.

Он, конечно, был наслышан у Чертковых о том, что делалось в Ясной Поляне.

— Тут не одна Софья Андреевна неосторожна, — возразил Клечковский.

— А кто же еще? — с недоумением спросил Миша Зайцев, оборачиваясь к нам с козел.

— Вот он понимает кто! — кивнул на меня Клечковский.

Клечковского поразила та атмосфера ненависти и злобы, которой был окружен на старости лет так нуждавшийся в покое великий Толстой. И, столкнувшись с ней невольно, он был потрясен. Неожиданное открытие вселило в него горькую обиду и самый искренний, естественный у любящего человека страх за Толстого.

А в Ясной Поляне и в Телятинках еще долгое время по его отъезде говорили о нем с снисходительнопрезрительными улыбками:

— Он — странный!..

По возвращении из Москвы нашел письмо на свое имя от Александры Львовны из Кочетов от 17 сентября следующего содержания:

«Посылаю вам пропасть дела… [253] По отправке писем и книг по поручению Л. Н. Толстого.

О нас что же вам сообщить? Живем тихо, мирно, а как подумаешь о том, что ожидает нас, и сердце замирает. Но теперь, за это время, есть перемена, и перемена, по — моему, очень важная — в самом Льве Николаевиче. Он почувствовал и сам, и отчасти под влиянием писем добрых друзей [254] Лев Николаевич получил в Кочетах письмо от А. Б. Гольденвейзера с приложением переписанных на пишущей машинке выписок из интимного дневника В. М. Феокритовой, выставлявших в самом дурном свете Софью Андреевну. В ответ на это письмо Лев Николаевич отправил А. Б. Гольденвейзеру сухое письмо, в котором, между прочим, писал: «В том, что пишет В. М. и что вы думаете об этом, есть большое преувеличение в дурную сторону, недопущение и болезненного состояния, и перемешанно- сти добрых чувств с нехорошими» 5 . , что нельзя дальше, в ущерб своей совести и делу (?), подставлять спину и этим самым, как ни странно это сказать, не умиротворять и вызвать любовные чувства, как бы это и должно было быть, а наоборот, усиливать ненависть и злые дела. И пока отец стоит твердо на намерении не уступать и вести свою линию. Дай бог ему силы так продолжать. Это единственное средство установления возможной жизни между отцом и матерью.

Вчера отец писал не совсем верно (Черткову) о том, что мне хочется домой. Мне хочется, чтобы отец не уступал матери и делал по — своему и как лучше. Перед отъездом матери Лев Николаевич сказал Софье Андреевне: Когда ты хочешь, чтобы я приехал? Она сказала: Завтра. — Нет, это невозможно. — Ну, к 17–му. — И это рано. — Ну, так как хочешь. И отец сказал: Я приеду к 23–му. Так если мы не выедем 23–го, будет скандал, пойдут истерики и всякая штука, и отец может не выдержать. Понимаете, ему лучше сделать самому, чем быть вызванным по ее воле. Вот почему я хочу ехать. Объясните это Владимиру Григорьевичу».

Чертков принял это письмо к сведению, но должен сознаться, что мне далеко не все в нем понравилось. Чувствовался неукротимый характер Александры Львовны, ее стремление поставить отца на стезю борьбы с женой, как будто он сам не знал, что ему следует делать в том или ином случае.

Письмецо от Льва Николаевича:

«Спасибо Вам, милый Валентин Федорович, за письмо и присылку статейки [255] Моей брошюрки: «Себе или Гоголю?» По поводу празднования столетнего юбилея со дня рождения Н. В. Гоголя, М. 1909. (я как будто знал ее) и за рассказ Кудрина [256] Я послал Льву Николаевичу записанный мною рассказ А. И. Кудрина об его отказе от воинской повинности. В 1913 году рассказ этот был издан в Женеве на французском языке, в переводе П. П. Николаева. По-русски он появился сначала с предисловием П. Д. Долгорукого в Берлине, в изд-ве И. Ладыжни- кова. В 1920 году был опубликован в № 3 журнала «Истинная свобода» в Москве. . И прекрасно вы его записали. И рассказ очень хорош. Я читал его здесь вслух. Он производит сильное впечатление. Может быть, увижусь с вами прежде, чем получите это письмо. Думаю выехать и приехать 22–го. Привет всем друзьям. Л. Толстой. 20 сен.».

Вечером я отправился в Ясную Поляну и там остался ждать приезда Лыва Николаевича. Софья Андреевна казалась в высшей степени возбужденной. Теперь она была настроена не только против Черткова, как раньше, но и против Льва Николаевича. Говорила вслух, что уже не любит его и считает «наполовину чужим человеком». И ожидала она Льва Николаевича, по ее словам, без обычного чувства радости.

— А все Чертков! Кто виноват? Он вмешался в нашу семейную жизнь. Вы подумайте, ведь до него ничего подобного не было! — говорила Софья Андреевна.

Я пробовал заикнуться о возможности в будущем примирения с Чертковым, говоря, что Лев Николаевич его не сможет никогда забыть, но увидал, что для Софьи Андреевны одна мысль об этом представляется совершенно невероятной. Раздор между нею и Чертковым зашел так далеко, что поправить дело, по- видимому, уже невозможно. И мне очевидно стало, что яснополянская трагедия еще долго будет продолжаться; или, напротив, кончится скоро, но конец будет неожиданным.

Лев Николаевич, Александра Львовна и Душан приехали в половине первого ночи. Ночь холодная, Лев Николаевич — в огромном медвежьем тулупе, высланном на станцию Софьей Андреевной, но лишь по напоминанию Ильи Васильевича. На вопрос мой о здоровье Лев Николаевич ответил, что чувствует себя очень хорошо.

— Не холодно ли было? — спросила Софья Андреевна, медленно спустившаяся с лестницы и поздоровавшаяся со Львом Николаевичем, когда он уже совсем разделся.

— Нет, я считал, на мне семь штук было надето.

Вместе с женой Лев Николаевич поднялся наверх.

Остальные прошли в комнату Александры Львовны.

Прошло около четверти часа. К Александре Львовне вошла Софья Андреевна.

— Папа скучает без вас, — проговорила она, тем самым приглашая всех наверх.

Она казалась расстроенной. Видимо, разговор со Львом Николаевичем имел не то направление, какого бы ей хотелось. Потом она ушла к себе и появилась в зале только через некоторое время.

Александра Львовна, Варвара Михайловна, Душан Петрович и я поднялись в зал.

Лев Николаевич встретил нас словами:

— Все то же самое, все то же самое: в сильнейшем возбуждении…