Владимир Голяховский - Американский доктор из России, или История успеха

— Смотри, сейчас выйдет Золушка.

Она шла одна, под музыку, не просто шла, а плыла, сияя от счастья. Выглядела она действительно, как Золушка на балу. Длинное светло-розовое платье сверкало переливающимися блестками, на шее, на запястьях, на пальцах и в мочках ушей искрились бриллианты.

— Какая добрая фея так ее нарядила? — спросила Ирина.

— Тш-ш, — зашипел я ей на ухо, оглядываясь. — Ту добрую фею зовут разоренная матушка Россия…

Невеста под фатой выглядела точь в точь, как кукла Барби. Жорж вывел ее под свадебный марш Мендельсона и передал жениху, мамаша украдкой всплакнула. Раввин загнусавил молитвы, потом сказал речь на русском, перемежая ее английскими словами с тем же одесским акцентом. По традиции невеста шесть раз обходила жениха, а он должен был делать вид, что ее игнорирует — это она его «завлекала». На седьмой раз он наконец «заметил» ее и взял за руку. Потом раввин опять гнусавил, давал им по очереди пить вино, они надели друг другу кольца, и жених каблуком раздавил стакан. Затем последовал поцелуй. Зал взвыл от восторга, и все кинулись поздравлять молодых.

Около полуночи гостей пригласили за стол. Но мы с Ириной не остались — было слишком поздно. Да я уже и увидел то, что хотел, — как гуляет богатая американская Одесса. В «Хилтоне» они все же были стеснены респектабельной обстановкой. Зато в ресторанах Бруклина одесситы гуляют куда более свободно и задорно, и всегда до самого утра. На частые одесские свадьбы и сборища по поводу совершеннолетия — «бармицва» для мальчиков 13 лет и «батмицва» для девочек 12 лет — приходят сотни родственников, или, как их называют одесситы, мешпуха. Но они не так богаты, как Жорж, поэтому каждый дает на празднование по сто долларов. После трех-четырех таких сборищ едва ли не каждый месяц многие из них начинают скрести затылок и жаловаться, что мешпуха обходится им слишком дорого. А не пойти нельзя — будет обида на всю жизнь. У многих есть родственники в Израиле, и они почти каждый год еще и туда ездят на свадьбы, бармицвы и батмицвы.

В Бруклине, в знаменитом ресторане «Распутин», они устраивают настоящие вакханалии. Там часто выступают приезжие артисты (много именитых гастролеров из России — им за это хорошо платят). Обстановка постепенно накаляется, и когда оркестр начинает играть «Хору» и «Семь сорок», все срываются с мест, сбиваются в круг и начинается дикая пляска — все подпрыгивают и задирают ноги так высоко, насколько могут (многие из них высоко уже не могут, особенно до того, как я сделаю им операции). Вот так ночи напролет Одесса гуляет!..

Мы не дождались подобной кульминации на свадьбе дочери Жоржа, хотя я уверен, что там тоже все это было. Мы вышли с Ириной из «Хилтона», медленно прошлись по улицам ночного Манхэггена, подавленные всем увиденным. Я рассуждал: сколько может стоить такая свадьба? Не менее ста тысяч, а скорее, больше. Да, Жорж имел такие деньги, имел полное право их тратить, но какое преступление лежало в основе его богатства? И он ли один был преступником? Каким бы путем Жорж ни разбогател, в основе его богатства лежало преступление новых русских властей, которые позволяли «новым русским» грабить народ.

Одесситы на Брайтоне — чуть ли не все между собой родственники. И это способствует их изоляции от окружающего мира. На улицах слышна русская речь, вывески везде написаны по-русски, продукты продаются русские, можно даже купить лекарства из России. И русские книги, газеты, журналы. Ощущение такое, будто они живут в добровольном гетто. И только номера на автомобилях нью-йоркские.

Среди пациентов моей русской клиники был пожилой одессит по имени Миша. Он еле приковылял на прием и был очень грустный и настороженный. Осмотрев его и сделав снимки, я мягко сказал:

— Миша, вам надо оба колена заменить на новые.

— Это что — резать хотите?

— Не резать, а операцию делать. Ничто другое вам не поможет.

— А что я знаю? — Развел он руками и заключил скептически: — Операция так операция…

Накануне операции я зашел к нему в палату, чтобы подбодрить. Он обрадовался, ему хотелось поговорить:

— Профессор, я хочу вам что-то сказать. Знаете, я не мастер говорить, жена у меня — она мастер. Но вы уж послушайте, я перед вами, как перед Богом. Я хочу сказать вам вот что: как она там пройдет, моя операция, — это одному Богу известно. То есть вы не подумайте, я не сомневаюсь в вас, не дай Бог! Я в вас верю, как в Бога. Но я не уверен в себе — какое там у меня здоровье? Оставил я свое здоровье в Одессе. Вот, приехали мы с женой «открывать Америку» — «Мазл Тов!» Не то чтобы мы так уж любили эту Америку. Это все наши дети: поехали да поехали — другие, мол, едут… А что, в Одессе было плохо? Ну, может быть, не так уж хорошо, но зато у меня все было как надо: квартира, работа, родные — я знаю?.. И вот мы все бросили и кинулись сами не зная куда. Дети твердили, как попугаи: «Страна возможностей, страна возможностей». У кого возможности, какие возможности? У них, у детей, возможности, а у нас что? Чего вокруг делается, ничего не понимаем. А уж что американцы говорят, так вообще ни бум-бум. Родные, правда, помогают, ездят с нами по разным бумажным делам в офисы-шмофисы, переводят нам что надо. Без них совсем пропали бы. Родных, дай им Бог здоровья, здесь теперь больше, чем в Одессе осталось, — вся мешпуха перевалила. Да, мешпуха здесь, но где моя квартира, где моя работа? Зато теперь мы называемся «беженцы». Подумаешь — беженцы, а? Отчего мы, спрашивается, побежали? Гнались за нами? За детьми побежали, чтоб они были здоровы. Живем теперь на Брайтоне, у океана. Но я вам скажу: здешний океан по сравнению с нашим Черным морем — просто большая лужа. Какое у нас в Одессе море!.. Да, в Одессе я был человек, я был по снабжению. А было там снабжение? Азохен вэй — какое в Одессе снабжение… То есть не то чтобы его совсем не было, перебивались кое-как: блаты, связи, конечно. Подарочки женам начальников дарили и прямо на лапу давали. Это я умел: никого не обижал, и сам жил, и все было при мне. Я был по снабжению, а по-одесски — это большой человек. Здесь все заделались капиталистами. Вон Моня, мой троюродный брат, он в Одессе был профессиональный картежник. То он выиграет, то проиграет. А здесь Моня заимел свой магазин, с большой вывеской, — «Интернационал». На него сто человек работают, все больше мешпуха. И я попросился, чтобы по снабжению. А он говорит: «За прилавок я бы тебя поставил, у нас все покупатели говорят по-русски, но для снабжения ты в Америке не годишься». Я ему: «Моня, меня за прилавок?!.» А он только плечами пожимает: «Это тебе не Одесса». Не понимаю: вокруг одни одесситы, на каждом шагу раскланиваешься со знакомыми. Чем тебе не Одесса? Чтоб я не обиделся, он сунул мне в карман триста долларов, новенькими бумажками. В общем, пока живем, получаем пенсию от Америки. Мне объяснили — это не пенсия, а как бы пособие по бедности, велфор называется. Ха! «Велфор-шмелфор»… Когда мне объяснили, аж сердце у меня заныло: прожил шесть десятков с лишним, ишачил, спину горбил, а поехал за детьми и докатился: от Америки по бедности получаю. И вот еще: на старости заставляют языку учиться. А какой из меня ученик?! Пока я только научился благодарить по-американски: «Сенька, бери мяч!» Вот я и хочу вам сказать, дорогой профессор: что бы со мной ни произошло на операции, а вам все равно сенька, бери мяч!