Иван Солоневич - Россия в концлагере

- Вот мать их… - сказал Середа. - Читал, читал, а об этом, как это на самом деле, слышу первый раз.

Фраза Александра Третьего: «Когда русский царь удит рыбу, Европа может подождать» привела Пиголицу в восторженное настроение.

- В самом деле? Так и сказал? Вот сукин сын! Смотри ты… А?

- Про этого Александра, - вставил Середа, - пишут: пьяница был.

- У Горького о нем хорошо сказано каким-то мастеровым: «Вот это был царь, знал свое ремесло», - сказал Юра. - Звезд с неба не хватал, а ремесло свое знал.

- Всякое ремесло знать надо, - веско сказал Мухин. - Вот понаставили «правящий класс», а он ни уха, ни рыла.

Я не согласился с Мухиным. Эти свое ремесло знают почище, чем, Александр Третий знал свое, только ремесло у них разбойное. «Ну а возьмите вы Успенского. Необразованный же человек». Я и с этим не согласился. «Очень умный человек Успенский и свое ремесло знает, иначе бы мы с вами, товарищ Мухин, в лагере не сидели».

- А главное, так что же дальше? - скорбно спросил Середа.

- Э, как-нибудь выберемся, - оптимистически сказал Ленчик.

- Внуки, те может выберутся, - мрачно заметил Мухин. - А нам уж не видать.

- Знаете, Алексей Толстой писал о том моменте, когда Москва была занята французами: «Казалось, что уж ниже нельзя сидеть в дыре. Ан глянь, уж мы в Париже». Думаю, выберемся и мы.

- Вот, я говорю. Вы смотрите. - Ленчик протянул руку над столом и стал отсчитывать по пальцам. - Первое дело, раньше всякий думал: моя хата с краю, нам до государства ни которого дела нету, теперь Пиголица и тот - ну, не буду, не буду я о тебе, только так, для примера - теперь каждый понимает: ежели государство есть, держаться за него надо. Хоть плохое, а держись.

- Так ведь и теперь у нас государство есть, - прервал его Юра.

- Теперь? - Ленчик недоуменно воззрился на Юру. - Какое же теперь государство? Ну, земля? Земля есть, черт ли с ней. У нас теперь не государство, а сидит хулиганская банда, как знаете в деревнях бывает. Собирается десяток хулиганов… Ну, не в том дело. Второе: вот возьмите вы Акульшина. Можно сказать, глухой мужик, дремучий мужик, с Уральских лесов. Так вот ежели ему после всего этого о социализме да об революции начнут агитировать, так он же зубами глотку перервет. Теперь, третье: скажем, Середа. Он там когда-то тоже насчет революции возжался (Середа недовольно передернул плечами: «Ты бы о себе говорил»); так что ж, я и о себе скажу. Тоже думал, книжки всякие читал. Вот, значит, свернем царя, Керенского, буржуев, хозяев - заживем! Зажили. Нет, теперь на дурницу у нас никого не поймаешь. - Ленчик посмотрел на свою ладонь. Там еще осталось два неиспользованных пальца. - Да. Словом, выпьем пока что. А главное, народ-то поумнел. Вот трахнули по черепу. Ежели теперь хулиганов этих перевешаем, государство будет - во! - Ленчик сжал руку в кулак и поднял в верх большой палец. - Как уж оно будет, конечно, неизвестно. А, черт его дери, будет! Мы им еще покажем!

- Кому это им?

- Да вообще. Чтоб не зазнавались. Россию, сукины дети, делить собрались.

- Да, - сказал Мухин, уже забыв о «внуках».

- Да, кое-кому морды набить придется, ничего не поделаешь.

- Так как же вы будете бить морду? - спросил Юра. - С красной армией?

Мухин запнулся.

- Нет, это не выйдет. Тут не по дороге.

- А это - как большевики сделали. Они сделали по-своему правильно, - академическим тоном пояснил Середа. - Старую армию развалили. Пока там что, немцы Украину пробовали оттяпать.

- Пока там что, - передразнил Юра. - Ничего хорошего и не вышло.

- Ну, у них выйти не может. А у нас выйдет.

Это сказал Пиголица. Я в изумлении обернулся к нему. Пиголица уже был сильно навеселе. Его вихры торчали в разные стороны, а глаза блестели возбужденными искорками. Он уже забыл и о Сталине и о «били-били».

- У кого это у нас? - мне вспомнилось о том, как о «нас» говорил Хлебников.

- Вообще у нас, у всей России, значит. Вы подумайте, полтораста миллионов, да если мы всем телом навалимся, ну все, ну черт с ними, без партийцев, конечно. А то, вот хочешь учиться - сволочь всякую учат, а мне… Или скажем у нас в комсомоле. Ох и способные же ребята есть. Я не про себя говорю. В комсомол полезли, чтобы учиться можно было, а их на хлебозаготовки. У меня там одна девочка была. Послали. Ну, да что и говорить. Без печенок обратно привезли. - По веснущатому лицу Пиголицы катились слезы. Юра быстро и ловко подсунул четвертую бутылку под чей-то тюфяк. Я одобрительно кивнул ему головой: хватит. Пиголица опустился на стол, уткнул голову на руки, и плечи его стали вздрагивать. Мухин посмотрел на Пиголицу. потом на таинственные манипуляции Юры - что же это вы, молодой человек. Я наступил Мухину на ногу и показал головой на Пиголицу. Мухин кивнул поддакивающе. Ленчик обежал вокруг стола и стал трясти Пиголицу за плечи.

- Да брось ты, Саша. Ну, померла. Мало ли народу померло этак. Ничего, пройдет, забудется.

Пиголица поднял свое заплаканное лицо и удивил меня еще раз.

- Нет, это им, брат, не забудется. Уж это, мать их, не забудется.

Когда я составлял планы питания моих физкультурников, я исходил из расчета на упорный и длительный торг сперва с Успенским, потом с Неймайером, начальником снабжения - Успенский будет урезывать планы, Неймайер будет урезывать выдачи. Но к моему изумлению Успенский утвердил мои планы безо всякого торга.

- Да, так неплохо. Ребят нужно не только кормить, а и откармливать.

И надписал: «Тов. Неймайеру. Выдавать за счет особых фондов ГПУ».

А раскладка питания была доведена до 8 000 калорий в день! Эти калории составлялись из мяса, масла, молока, яиц, ветчины и прочего. Неймайер только спросил, в какой степени можно будет заменять, например, мясо рыбой. Ну, скажем, осетриной. На осетрину я согласился.

Впоследствии я не раз задавал себе вопрос: каким это образом я мог представить себе, что всех этих благ не будут разворовывать; у меня - то дескать уж не украдут. И вообще, насколько в советской России возможна такая постановка дела, при которой не воровали бы. Воровать начали сразу.

Обслуживающий персонал моего курорта состоял из вичкинских лагерников. Следовательно, например, повар, который жарил моим питомцам бифштексы, яичницы с ветчиной, свиные котлеты и прочее, должен был бы обладать характером Св. Антония, чтобы при наличии всех этих соблазнов питаться только тем, что ему полагалось: полутора фунтами отвратного черного хлеба и полутора тарелками такой же отвратной ячменной каши. Повар, конечно, ел бифштексы. Ели их и его помощники. Но это бы еще полбеды.

Начальник вичкинского лагпункта мог из лагпунтовского снабжения воровать приблизительно все, что ему было угодно. Но того, чего в этом снабжении не было, не мог уворовать даже и начальник лагпункта. Он, например, мог бы вылизывать в свою пользу все постное масло, полагающееся на его лагпункт по два грамма на человека в день; практически все это масло начальством и вылизывалось. Он мог съедать по ведру ячменной каши в день, если бы такой подвиг был в его силах. Но если на лагпункте мяса не было вовсе, то и уворовать его не было никакой технической возможности. Повар не подчинен начальнику лагпункта. Веселые дни вичкинского курорта пройдут, и повар снова поступит в полное и практически бесконтрольное распоряжение начальника. Мог ли повар отказать начальнику? Конечно, не мог. В такой же степени он не мог отказать и начальнику колонны, статистику, командиру ВОХРовского отряда и прочим великим и голодным людям мира сего.