Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

Что будет дальше, не могу себе представить. «Делай, что должно перед совестью, Богом, а что будет, то будет», — говорю себе и стараюсь исполнять.

Как здоровье ваше и Димы? Меня напугала об его здоровье письмом к Саше Варвара Михайловна. Надеюсь, что напрасно. Благодарю его за все, как всегда, и как всегда, согласен. Но сейчас не хочу писать ему, потому что надо вспомнить, уяснить, а сейчас некогда.

Прощайте, милый друг и все наши друзья. Не переставая надеюсь и даже уверен, что если мы не скоро умрем, то до свидания.

2 сентября. Вечером приехала в Телятенки Александра Львовна и рассказала, что Софья Андреевна в ужасном состоянии. Вчера в Ясной были Мария Александровна и Η.П. Иванова. Александра Львовна с ними целый день старались по возможности уходить от Софьи Андреевны, которая все продолжала повторять свои ужасные слова о Л. Н. и Черткове. Наконец Александра Львовна не выдержала и сказала:

— Неужели ты не видишь, что мы от тебя целый день бегаем и не хотим этого слушать?

Софья Андреевна возразила:

— Я Марии Александровне в первый раз рассказываю.

В конце концов разговор принял резкую форму.

Софья Андреевна крикнула:

— Я тебя вышвырну из дому, как вышвырнула Черткова!

Нынче Софья Андреевна была — как будто ничего не случилось. Она сказала Александре Львовне:

— Ты опять будешь на меня кричать?

— Если ты начнешь опять говорить разные мерзости про папа, то да, — ответила ей Александра Львовна.

В Ясную приезжала знакомая дама, сестра А. В. Цингера, и Софья Андреевна начала опять ей все рассказывать.

Софья Андреевна заперлась в комнате Л.H., сняла все фотографии, на которых есть Владимир Григорьевич и говорит, что сожжет их.

Софья Андреевна приглашала духовенство и отслужила в своей комнате молебен с водосвятием; священник кропил также все комнаты святой водой. Она священнику тоже рассказала все, что она говорит о Л. Н. Софья Андреевна хочет теперь добиться того, чтобы Л. Н. и Владимир Григорьевич перестали и переписываться.

Софья Андреевна сказала Александре Львовне:

— Не позволить ли им видаться раз в неделю, чтобы прекратить эту переписку, а то у Черткова слишком много документов в руках.

Софья Андреевна говорит, что Л. Н. скоро приедет в Ясную. Он не назначал срока, но правда говорил, что скоро вернется. Это было бы очень нежелательно.

Мое письмо к Л. Н. от 2 сентября.

«Дорогой Лев Николаевич, только что послал Вам второе письмо (первое письмо не сохранилось), как получил Ваше. Мне хочется поблагодарить Вас за память и ту радость, которую доставили мне Ваши строки.

Вы зовете меня в Кочеты. Мне бы очень хотелось на один— два дня приехать туда, но это едва ли осуществимо. Во — первых, я не знаю, насколько мой приезд возможен, так как в Кочетах и без меня слишком много народу; во — вторых, мы с Аней сейчас в Телятенках совершенно одни, и оставлять ее без себя я бы не хотел; кроме того, у меня много срочной работы. Если бы знать, что Вы еще долго пробудете в Кочетах, то я, может быть, мог бы приехать из Москвы, куда мы уезжаем 8 сентября. Грустно не видать Вас долго, и не знаю, как этому помочь.

Софьи Андреевны я здесь не видал, так как в Ясной не был. Александра Львовна один раз была у нас и нынче, кажется, приедет опять…

Владимир Григорьевич здоров (Вы беспокоитесь о его здоровье) и уехал вчера в Москву повидаться с матерью, которая нынче уезжает оттуда, кажется, за границу. Он вернется завтра утром. Софье Андреевне он пишет, но письма еще не кончил, так что пошлет его, вероятно, в Кочеты. Он думает, что так даже будет лучше, так как надеется на благотворное влияние Татьяны Львовны на Софью Андреевну.

Если Вам интересно знать про нашу жизнь, то могу сообщить Вам, что живем мы хорошо. Я много работаю: корректуры, играю на фортепиано, читаю. Аня помогает мне много в корректурах. Она с большим интересом прочла книгу Фоа о Конго, которую Вы ей дали.

Вы пишете, что Вам очень хорошо. Вы изнутри, разумеется, можете испытывать от всего происходящего «радость совершенную», но нам, любящим Вас, не может быть не жаль за Ваши даже физические силы, которые уходят на переживание всего того, что вокруг Вас происходит. Отрешиться от любви к себе — телесному — трудно, но еще возможно, но отрешиться от любви к другому живому человеку, не только к духовному его я, а к его лицу, всему облику, едва ли возможно. Я по крайней мере не могу этого себе представить. Если я страдаю от болезни, я должен, а иногда и умею, по крайней мере стараюсь, сказать себе, что это благо, но видя страдания другого, я не могу не жалеть его. Это и понятно: я изнутри знаю только себя.

Простите мою болтовню, еще раз очень, очень благодарю Вас за память и внимание, которых не стою.

Любящий Вас А. Гольденвейзер».

3 сентября. Нынче утром Александра Львовна уехала в Кочеты. Софья Андреевна собирается туда же 5–го.

5 сентября. Нынче была Варвара Михайловна, которая рассказала еще некоторые подробности о Софье Андреевне. Софья Андреевна уехала утром и сказала, что приедет с Л. Н. 8–го, и велела выслать лошадей. Она ходила по дому и рвала книжки Л.H.: «Солдатская памятка», «Николай Пал- кин» и др., говоря, что она хозяйка и не хочет терпеть у себя в доме «такой мерзости».

Она говорила Варваре Михайловне, что сама попросит, чтобы в доме сделали обыск и удалили все нелегальное, «а то еще отвечать будешь!»

Софья Андреевна, говоря с Булгаковым, убеждала его не передавать письма Л. Н. к Черткову и Черткова к нему, говорила, что нехорошо выступать в роли шпиона, что это «в пору Гольденвейзеру…»

Раздражение ее против Александры Львовны доходит до того, что она сама говорила Варваре Михайловне, что иногда обходит двором, чтобы только не пройти по дому мимо Александры Львовны.

Александра Львовна, уезжая, забыла в Ясной две маленькие склянки — с лекарством и с одеколоном. Варвара Михайловна положила их в чемодан Софьи Андреевны, но она выбросила их и сказала, что не возьмет. Потом она согласилась взять лекарство, а про одеколон сказала, что его не возьмет, так как это баловство и ни к чему не нужно. Варвара Михайловна завернула в бумагу и то, и другое и опять положила ей в чемодан, но она развернула, выбросила одеколон и взяла только лекарство.

7 сентября. Нынче я получил письмо от Татьяны Львовны от 5 сентября. Прилагаю его:

«Я не отвечала вам, дорогой Александр Борисович, отчасти потому, что папа написал вам то, что вам могло быть интересно, и гораздо ярче и лучше, чем я это могла бы сделать; а во — вторых, потому, что хотела определенно знать, когда уезжает отец, чтобы вас позвать сюда, если он останется подольше.