Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

Софья Андреевна, увидав меня (она пила в столовой кофе), быстро вскочила, задержала меня на площадке и, отведя в сторону, со слезами стала просить повлиять на Александру Львовну и посодействовать ее возвращению в Ясную.

Мне искренно было ее жаль; а так как я и сам думаю, что лучше бы Александре Львовне вернуться, то я и сказал Софье Андреевне, что скажу Александре Львовне откровенно все, что думаю, не говоря, впрочем, что я под этим подразумеваю.

Александра Львовна рассказала мне подробности своего отъезда. В Телятенках ей уютно, но, разумеется, душевное ее состояние нелегкое. Она говорит, что Л. Н. сказал ей, что хорошо, что она уехала, что он «эгоистически» рад этому. На вопрос ее о том, что это значит, он сказал:

— Ближе к развязке.

Вчера он ей сказал:

— Держись, держись…

Тем не менее я чувствую, что все это очень ему тяжело. И мне кажется, что хотя он и не говорит этого, но в глубине души ему больно, что любовь к нему не оказалась… сильнее всех обид…

В отношении к Софье Андреевне Л. Н. стал более тверд и очень спокоен. Он все больше молчит. Да и вообще он мало, очень мало говорит. Когда при нем начинаешь о чем‑нибудь говорить или рассказывать ему что‑нибудь, даже интересное, из текущих событий, чувствуешь, что это идет мимо него, что он только из деликатной учтивости старается слушать и иногда расспрашивает, а на самом деле он далек от этого. Это его настроение напоминает мне так удивительно описанное им предсмертное состояние князя Андрея в «Войне и мире».

Александра Львовна перед завтраком уехала в Телятенки. Л. Н. при ней выходил. Я сказал ему, что еду к Чертковым, а он собирался ехать верхом и сказал, что поедет с Булгаковым. Погода была плохая: с утра сеял мелкий осенний дождь, но он все‑таки хотел поехать. К концу завтрака Л. Н. вышел и завтракал вместе с нами.

По совету Л. Н. князь Долгоруков (Павел Дмитриевич, известный московский общественный деятель) прислал для яснополянской народной библиотеки несколько сот маленьких книжек от 1 до 10 копеек; только несколько книжек дороже. После завтрака мы (Л.H., Мария Александровна, Булгаков, Душан Петрович и я) пошли в канцелярию и стали разбирать эти книжки.

Л. Н. очень радовался на них. Между прочим, попалась какая‑то книжка стихотворений. Л. Н. сказал:

— Это ни к чему. Я до них не охотник.

Незадолго перед тем он вспомнил «Silentium» Тютчева, которое он перечитал в «Круге чтения». Он сказал:

— Что за удивительная вещь! Я не знаю лучше стихотворения.

Попалась какая‑то книжка священника Григория Петрова. Л. Н. сказал:

— Этот Петров, не люблю я его писаний. Как говорится, осаживай обручи до места. А он говорит, да всегда не до конца.

Попалась еще книжка о каком‑то русском самоучке — изобретателе. Л. Н. сказал:

— Эти наши изобретатели мне всегда напоминают одного мужика, который писал мне письма об изобретенном им perpetuum mobile. Он ко всем приставал и говорил, что его машина сама работает — «только знай подмазывай!»

Л. Н. пошел к себе, но скоро вернулся и испросил Булгакова прочесть вслух написанное им утром письмо к чешским социалистам. Письмо еще не кончено и обрывается на полуслове. Оно очень интересно.

Л. Н. сказал, что за последнее время перечитал многих социалистических писателей. Он говорил о противоположности религиозного и социалистического миропонимания и сказал:

— Социализм прямо противоположен и поэтому несовместим с религиозным пониманием жизни.

И, обратясь ко мне, спросил:

— Вы согласны, Александр Борисович?

Я сказал:

— Да, потому что социализм последствие — экономическую сторону жизни — рассматривает как причину.

— А вы слышали рассказ про Сашину куму? (Аннушка из Телятенок, которая служила Александре Львовне в Телятенках в первые дни до приезда из Ясной горничной, Прасковьи Афанасьевны) — спросил Л. Н. — Это чудесно! Саша сидит у себя и тоскует. А она подходит к ней и говорит: «Перестаньте тосковать, почитайте лучше Марка Аврелия». Саша удивилась, а она говорит, что у них по вечерам ребята Марка Аврелия читали, и очень это хорошо! Как это доходит?! Удивительно! Представить себе — крестьянская баба и Марк Аврелий!

Л. Н. ушел к себе. Я остался с Марией Александровной.

Она говорила мне, как ей тяжело:

— Я, старая дура, вмешалась! Не знала, что ли, с кем имею дело? — что Саша порох. Я никогда этого себе не прощу. Я во всем виновата.

Она плакала и просила меня повлиять на Александру Львовну, чтобы она вернулась.

Л. Н. поехал верхом, а я отправился в Телятенки. Там я на минутку зашел к Александре Львовне, и мы все вместе (Александра Львовна, Варвара Михайловна, Η.П. Иванова и я) пошли к Чертковым.

У Чертковых было много разговоров. Владимир Григорьевич все время говорил Александре Львовне, что недоброе чувство к матери пересилило у нее любовь к отцу.

Софья Андреевна прислала Варваре Михайловне письмо, в котором пишет, что Варвара Михайловна настроила Александру Львовну против нее, — и допускает некоторые фактические неточности, но в общем письмо довольно доброе и, главное, она просит у Варвары Михайловны прощения. Я думаю, что если Варвара Михайловна добро ответит, все дело уладится.

У Чертковых мы сидели довольно долго и все обсуждали происшедшее. К Александре Львовне в наш домик я зашел только на минутку, так как пора было ехать в Ясную, чтобы не опоздать к обеду.

Я вернулся в Ясную около половины седьмого. Там обедать еще не садились.

К Л. Н. приехал петербургский писатель Вольный, с которым Л. Н. беседовал. Я пошел мыть руки; оказалось, что они там сидели. Я извинился, прошел за перегородку и, вымыв руки, снова ушел.

Пока я мыл руки, я слышал, как Л. Н. сказал:

— Не нужно писательство делать себе ремеслом. Можно пахать, или сапоги шить, или еще каким‑нибудь трудом кормиться, но писать нужно только тогда, когда не можешь не писать. И тогда, как бы ни был человек занят работой, он найдет время и напишет то, что ему нужно, — не сможет не написать.

За обедом особенно интересных разговоров не было. Л. Н. рассказывал про прочтенную им книжку Клименко о Чайковском и сказал, что она была ему интересна.

После обеда мы сыграли две партии в шахматы, которые Л. Н. обе выиграл. Первая была очень интересна. Л. Н. ее сильно провел. Вторую я проиграл в выигрышном положении грубым зевком, так что это было неинтересно.

После шахмат Л. Н. пошел к себе просматривать присланные Долгоруковым книжки.

За чаем Софья Андреевна сказала, впрочем, довольно добродушно:

— Вот если бы эти… не уехали, Л. Н. теперь мог бы в винт сыграть. А то Варвара Михайловна сидит теперь с собаками в Телятенках. Ведь она — совершенная …

Л. Н. вышел только часов около десяти.

Между прочим, он перечел «Метель» Пушкина и восхищался мастерством рассказа: