Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

— Наш приезд произвел сенсацию, собрались любопытные. Надо будет как‑нибудь прийти пешочком незаметно.

По дороге Л. Н. сказал мне:

— Старикам свойственно жить духовной жизнью: нет ничего отвратительнее, как когда старик старается пользоваться радостями телесной жизни…

У Чертковых в разговоре кто‑то сказал фразу:

— Хорошо, что есть время.

Я, шутя, заметил:

— Времени нет.

Л. Н. по этому поводу сказал:

— Вся ошибка этих рассуждений — об условности понятий пространства и времени — в том, что мы их не к тому прилагаем. Я давно уже много раз старался уяснить себе это, но все не удается. Приходишь к нелепости: начало и конец времени — предел пространства. Вся эта нелепость происходит от того, что мы эти рассуждения прилагаем к миру материальному, который вне форм пространства и времени немыслим; а в приложении к духовной области этой нелепости нет, и ясно сознаешь, что пространство и время — только формы нашего мышления.

По дороге от Чертковых в Ясную мы заехали в поселок «Дворики» (на Киевском шоссе), где вчера один крестьянин нечаянно застрелился на ружья. Л. Н. хотел проведать вдову.

Мы зашли в избу. Л. Н. долго молча смотрел на прекрасное, спокойное лицо покойника.

Поговорив немного, как он один это умеет, просто, серьезно и как‑то удивительно в самую точку, с вдовой, Л. Н. простился с ней, и мы поехали домой.

Когда мы ехали задами Ясной Поляны, Л. Н. сказал мне:

— Я весь полон своей работой.

Л. Н. просил меня сходить в Москве в редакцию «Русских Ведомостей», достать там и прислать ему «Русские Ведомости» за какие‑нибудь два — три года восьмидесятых годов прошлого столетия. Ему хочется более живо восстановить в памяти общественное настроение того времени.

После обеда мы сыграли в шахматы. По окончании партии Л. Н. сказал мне:

— Когда мы с вами молчали за шахматами, я все думал, что предстоит еще радость — музыка. Я, разумеется, вечером играл.

После музыки играли в винт. За винтом Андрей Львович извинялся, что рекомендовал отцу молодого человека Кулябко — Корецкого, бывшего у Л. Н. на днях. Л. Н. сказал о нем:

— Я пробовал с ним, как всегда, серьезно говорить, но это совершенно бесполезно. Он объявил мне, что Бога нет. Если в человеке нет религиозного сознания, до него слова не доходят. Это те же грабители — экспроприаторы — только им нет надобности прибегать к таким внешним действиям — они поставлены в другие условия. Это люди — «sans foi, ni loi» (без чести и совести).

Андрей Львович сказал, что скоро снова начнется революция, на что Л. Н. ответил:

— Да она и не прекращалась! Ненависть с обеих сторон все растет.

Потом Л. Н. сказал еще:

— Мне это для моих мыслей нужно было — я вот что думал: говорят — люди должны стремиться любить друг друга. Какая уж любовь! Сначала только бы не мешать друг другу: «vivre et laisser vivre» (живи и давай жить другим).

Софья Андреевна заметила, что нельзя религиозную жизнь считать для людей обязательной.

Л. Н. сказал ей:

— Религия — не в Николае — угоднике и Божьей матери, а в увеличении добра. Как в физическом мире ни один удар не пропадает, так и всякая мысль, слово, дело не пропадают.

По поводу мысли «Нет в мире виноватых» Л. Н. сказал:

— В государственном строе все приспособлено так, чтобы каждый мог чувствовать себя невиноватым. В этом механизме незаметно вина перекладывается с одного на другого. Иначе никто не мог бы вешать!

Когда я уезжал, Л. Н. сказал мне:

— Прощайте. Александр Борисович, общение с вами мне было нынче особенно приятно.

8 ноября. Из письма Александры Львовны: «Если бы вы знали, как быстро летит день и сколько надо успеть сделать… Только что написала в десяти экземплярах «письмо к сербской женщине о присоединении Австрией Боснии и Герцеговины» и, кроме того, переписываю начисто «Круг Чтения», с чем Чертков страшно торопит, так как хочет, чтобы это было напечатано к первому января. Утро пишу, а в два часа папа ездит верхом, и так как мы боимся пускать его одного, я езжу за ним в санях. А вечер проходит за винтом. Нынче папа моется, и потому имею время написать вам.

Папа совсем почти поправился, очень много работает, бодр, весел, занимается опять с мальчиками (крестьянскими ребятами) и вообще совсем вошел в свою прежнюю колею. Чертков бывает каждый день».

2 января. Из письма Александры Львовны: «У нас все хорошо».

Из письма H. H.Гусева: «До вас большое дело. Если соберетесь, как хотели, в Ясную на этих днях, то заезжайте или пошлите к Сергею Петровичу Мельгунову, сотруднику «Русских Ведомостей», за книгами, которые он обещал приготовить для Л. Н. Книги эти касаются той темы, над которой теперь работает Л.H.: смертной казни. Ему важно иметь как можно больше материала… У нас все благополучно. Л. Н. почти кончил статью о Столыпине. Здоровье его ничего».

10 февраля. Как‑то зимой Софья Андреевна в присутствии Л. Н. резко осуждала В. Г. Черткова, отчего Л.H., как всегда в этих случаях, очень страдал. Это было утром. Среди разговора Л. Н. встал и ушел к себе в комнату.

Через некоторое время он вышел опять в столовую, остановился в дверях и взволнованным голосом сказал:

— У нас в доме живет старая няня, я ее почти не знаю, а я люблю ее, потому что она Сашу (Александру Львовну) любит… А если этого нет, нет настоящей любви…

Сказав это, Л. Н. повернулся и тихо пошел опять к себе.

Нынче вечером Л. Н. сказал:

— Когда слушаешь музыку, это волнует, возбуждает, умиляет, но при этом совсем не думаешь. А вот когда я у себя пасьянс делаю, мне приходят самые счастливые мысли. (Известно, что Л.H., работая, особенно когда в работе встречалось какое‑либо затруднение, раскладывал — «делал», по его выражению, — пасьянс. Пасьянс он «делал», вероятно, плохо, но мысли ему приходили при этом «самые счастливые». Эту привычку он сохранил на всю жизнь. Работая над третьей частью «Воскресения», Л. Н. долго не мог решить судьбы Катюши Масловой: то Неклюдов женился на ней, то нет. Однажды он решил: сделаю пасьянс, если выйдет — женится, нет — нет. Пасьянс не вышел. Другой раз Л. Н. рассказывал мне, что у него в работе не удавалось одно место. Он долго колебался и наконец решил и написал. После этого он загадал: если пасьянс выйдет, значит, хорошо, не выйдет — плохо. Пасьянс не вышел, а Л. Н. сказал себе: «Нет, врешь, так будет хорошо!» — и оставил, как написал.)

14 февраля. Л. Н. написал замечательное письмо. Вот оно:

«Александр Константинович!

В ответ на Ваше письмо хочется мне сказать Вам следующее: прежде чем для меня существует материя, для меня существует мое «я», мое сознание. Материя есть для меня произведение нашего сознания; не будь сознания, воспринимающего данные наших чувств: осязания, зрения, слуха, обоняния, вкуса, не могло бы быть и никакого представления о материальном мире. Так что материальный мир, кажущийся нам столь несомненно существующим, между тем существует только потому, что существует наше сознание, воспринимающее данные чувства. И потому основное начало всего есть сознание, а никак не материя.