Николай Храпов - Счастье потерянной жизни - 3 том

Теперь он стоял спиной к пройденному. Все ужасы пережитого остались позади, впереди расстилались бескрайние просторы, взъерошенные сверкающими на солнце торосами, а грудь не сжимало, но распирало от ожидания светлого, счастливого будущего. Все было по-праздничному прекрасно, особенно, когда ледяная пустыня Охотского моря сменилась черными языками разводья. Прекрасен был рокот океанского прибоя у Курильских островов, синяя легкая зыбь Тихого океана, кашалоты, бороздящие слегка взволнованный горизонт, и стаи уточек, безмятежно проплывающих за бортом, и полчище косматых медуз, безжалостно отгоняемых волной. Все это, как-то сказочно, через 4–5 дней сменило лютую колымскую стужу. Павел почти беспрерывно перебегал с правого борта на левый, любуясь новыми картинами, благодарил Бога и радовался, как дитя. Он ясно понимал, что все это была награда от Господа за многие лютые беды, и ликовал, убеждаясь воочию, что такое у Господа: "Вечером водворяется плач, а наутро радость".

К порту Находка причалили утром; и здесь все было по-праздничному. Со всей массой Владыкин влился в базарную сутолоку, торопливо покупая и кушая все, чего глаза не видели более 10 лет. С наслаждением Павел разглядывал домашних гусей, уток, кур, баранов и козлов, русские крестьянские хатенки и, что особенно интересно — железнодорожное хозяйство: вагоны, паровозы. Только теперь ему открылось значение, какое вкладывали колымчане в слово "материк", таким образом, совершенно отличая жизненные условия Колымы, от жизни населенных районов страны.

— Илюшка! Илюшка! Ктой-то стучица, — торопила Луша младшего сына.

"Юлой" мальчонка выскочил за дверь, оставив за собой клочок морозного облака, и тут же вбежал обратно с конвертом заказного письма, прыгая на одной ноге, дразня мать. Луша догадалась, что весточка от Павла, и, как ожидалось — очень важная.

— Ну, будеть тебе, баловень, давай сюда! — потянулась мать к сынишке за письмом.

"Мама, целую тебя, бабушку и ребят. Всех вас приветствую именем драгоценного Господа Иисуса Христа. Я сообщаю вам великую радость, какую может нам послать только Господь, воскрешающий мертвых. Мне разрешило начальство, по каким-то неизвестным правилам, выехать на шесть месяцев к вам, чтобы повидаться. Я об этом много молился и верил; и вот Бог дал. На днях я выезжаю, но когда приеду к вам — неизвестно, так как нас отделяет более десяти тысяч километров, пробираться придется и машиной, и морями, и поездом. Должен тебе сообщить и еще новость. Ты ведь знаешь, что мне уже больше тридцати лет, и я просил у Господа спутницу жизни. Он мне ее послал. Христианка, 24 года, родители тоже верующие, познакомились письменно, с многими добрыми свидетельствами. Полюбили друг друга по вере, карточками обменялись только сейчас. Она из Ташкента, звать Наташа, и я по дороге должен заехать к ним — для бракосочетания, а потом уже, Бог даст — увидимся с тобой.

Бабушке, пожалуй, пока не говорите, для нее неопределенное время ждать непосильно. Целую всех вас, ждите. Верьте.

Твой сын, Павел".

Один Бог только знает, что в это время пережило сердце вдовы и матери Луши. Несколько лет сын был мертв для нее, но ожил и нашелся, был мучительно недосягаем, а теперь, он едет…

— О, Господи, Боже мой милостивый. Ты знаешь все… — с этими словами она повалилась на постель и предалась на волю тех чувств, какие могут быть только у матери-христианки. Ведь радости был — океан, а сердце-то — немного больше кружки.

Сбежались все домашние, письмо переходило из рук в руки. Потом начался совет, как все приводить в порядок и как встречать Павла. Всем он представлялся каким-то большим и почему-то строгим. Поэтому все, наиболее провинившиеся, заметно притихли. Целую неделю в доме была генеральная уборка: белилось, клеилось, чистилось, скоблилось, перестанавливалось.

О приезде Павла немедленно разнеслось среди родных и верующих, и дом Владыкиных вновь оживал. Однако время шло, а Павел с приездом почему-то все медлил. Мучительной тоской начало сжимать грудь Луши: "Уж не случилось ли чего опять?"

После недельного ожидания и отдыха по окончании плавания, получив вещи, колымчане стали разъезжаться по необъятным просторам страны. Павел не мог оторваться от окна вагона, поглощая взглядом, пробегающие незнакомые пейзажи Дальнего Востока, Забайкалья, Сибири. Особенно затрепетало его сердце, когда проезжали город Биробиджан. Как бы отвечая ударам его замирающего сердца, поезд мерно отстукивал колесами на стыках, медленно проезжая мимо тех мест, где в многочисленных схватках жизни со смертью, несколько лет проходила, жутким маршем, его молодость.

Ритм движения поезда будил воспоминания прошлого. Вот город Известковый на замшелом болоте, как серый призрак, выбежал из небытия. Здесь (в 1935 году) сделал он с арестантской сумкой первые шаги по дороге испытания. Через 10–15 минут, цокая буферами, еле-еле продвигаясь на крутом повороте, поезд проходил мимо потока "Хораф".

Теперь он, скованный льдом, покоился под ворохами, наметанных пургой, сугробов, но Владыкин разглядел бы его и ночью. Здесь находил он ключ к не разрешенным проблемам жизни, здесь вдохновлялся на новые подвиги, будучи поверженным в прах от изнеможения. Познавая свое ничтожество, в рыданиях, сливаясь с говорливыми струями потока, он поднимался до великого, недосягаемого; изливал в горести душу перед Творцом и слушал неизреченные слова Его, переполняющие восторгом сердце.

…Но вот и первая фаланга — грозная арена жизни. Подернутые морозным бельмом стекла и прогнившая местами крыша, на бывшем доме начальника засвидетельствовали, что он необитаем, как и ряд других построек. Вдали от дороги, через минуту, пробежал в окне остов русской печи среди большой груды развалин. Павел догадался, что это все, что осталось от избушки. Через час промелькнул, наполовину заметенный снегом, Лагар-Аул, а с ним не похороненные образы Архипа с Марией, теперь уже давно почивших. Неузнаваемо чужой, открылась вдруг перед Владыкиным за туннелем, обновленная панорама города Облучье. Выйдя на перрон, он долго вглядывался в окружающее, но увы, прожитое десятилетие все изменило так, что кроме окружающих сопок, все было иным. Неизгладимыми остались только образы Зинаиды с бабушкой Юлей и вереницы тех, кто были невольными преподавателями в суровой школе жизни: Мацкий, Магда, начальник Ходько, Любовь Григорьевна и другие.

За окном, давно уже позади, осталась дальневосточная тайга с ее вздыбленными горными пейзажами, с причудливыми извилинами серпантинов между сопок. Проплыли необозримые просторы Забайкалья и само озеро Байкал, хранящее таинственное молчание под ледяным покровом. Вновь завыли сибирские метели, обдавая стекла вагонов снежной пылью, одна только мысль утешала Павла, что все это, вскоре, должно смениться ласковой теплотой юга.