Николай Храпов - Счастье потерянной жизни

Николай Храпов

Счастье потерянной жизни

Скорби двадцать девятого...

Вот он и пришел, в грозном молчании, этот 29-й год. Перестали звонить колокола. Одна за другой стали закрываться хлебные лавки. Бурей пронеслась тревожная весть о карточках.[1]

Молитвенный дом пока не трогали. Но уже летели о куполов кресты, с жалобным стоном разбивались и колокола, в открытую злорадствовали атеисты:

- Правильно! Так им и надо! Добрались до длинногривых! Давно пора!

Мигом изменился облик богомольного городка. Монастыри опустошились, в них размещались склады, гаражи, в церквях клубы. Предметы культа отбирали, навалом грузили на телеги, свозили на станцию. Опустел базар, рядом зашевелилась смрадная толкучка. Жуть!

В тот же год маленькая Вера "сошла с рук", заковыляла своими ножками. Петр Никитович Владыкин, по мелочам, заготовил к зиме необходимое: топливо, кое-что из харчей, запасся керосином. Задумывал пройтись по дальним общинам с благовестием Евангелия, подбирая спутника. Петр Никитович вернулся из миссионерской поездки со скорбными вестями: множество мелких общин власти позакрывали, на баптистов начались гонения.

Вдруг и на него не выдали карточки. Выяснилось, что как проповедник баптистской церкви, он лишен избирательных прав, - отсюда и вывод. Пришлось удвоить силы в починке обуви.

Приступала пора испытаний для молодой души Павлика. Уже не были в радость собрания верующих - братья и сестры сидели подавленные, спевки прекратились, при служении хористы отдавали предпочтение гимнам печальным. Еще один брат отпал от тела церкви: прельстясь мирскими посулами, вступил в партию - ему тут же дали место заведующего хлебным магазином.

В ближайшей от нынешней квартиры Владыкиных церкви устроили камеру предварительного следствия и заключения. Павлик ходил смотреть: на паперти, перед закрытыми дверьми дома, стояла угрюмая тетка, с ружьем. Изнутри доносились плач и стон, арестованные цеплялись за оконные решетки, пытались выглянуть, просили воды и хлеба.

- Тетенька, кто там? - спросил Павлик.

Та лишь отмахнулась.

- Я принесу им хлеба, - добавил он, позабыв, что у самого лишь ломтик.

- А ну, пошел отсюда! - грубо крикнула стражница. - Тут сидят враги народа, а ты - "хлеба да воды". Убирайся!

- Но там же дети! - изумился Павлик.

- ... И дети врагов народа! - дерзко ответила и взялась за ремень винтовки тетка, с явным намерением пустить ее в ход. - Сказано - пошел! А то и сам загремишь туда же!

Павлик попятился от страшной тетки, но решил с другой стороны заглянуть. Тут окна оказались ниже. Одно было разбито. Павлик оглянулся. На противоположной стороне улицы за ним наблюдала целая толпа людей. Каждый держал в руке узелочек. Павлик догадался, что это - родственники арестованных.

- Ну, что же вы? Давайте поскорее! - крикнул он. Первым подбежал пожилой мужчина.

- Подсадите меня!

Тот поставил спину. Павлик проворно вскарабкался на нее, протянул руку. Ему сунули один узелок. Он тут же перебросил его в окно - внутри началось движение. Толпа арестованных отхлынула от двери к окну. За первым узелком полетел второй...

- Тетка идет! - крикнул чей-то голос. Павлик спрыгнул, кинулся прочь. Они едва успели добежать до кустов.

- За что их?

- Не спрашивай, сынок! Потом узнаешь. Беда, беда пришла на наши головы! Господи, что же это будет дальше?!

Через день забрали отца. Гепеушники приехали в ранний час. Петр Никитович даже не успел попрощаться - Луша была в городе, Павлик гулял с Верой. Оставил записку. Ее заметил молодой конвойный, прочел, усмехнулся:

- И тут Господа вспоминаешь! Ну-ну, жди, поможет он тебе. Пошли!

К ночи, однако, выпустили. Не находившие себе весь день места Луша и Павлик кинулись к Петру Никитовичу.

- Ну, что там, рассказывай.

Отказавшись от еды и налив себе только чаю, он рассказал:

- Привели, посадили за стол. Вошел какой-то начальник, весь в коже. Положил наган на стол, и начал вежливо. Порасспросил: откуда я и где уверовал, да как; семьей интересовался. Потом за церковь. Тут я уперся: "Нет, говорю, начальник, про церковь мы с тобой разговаривать не станем!" Тот аж взвился: "Почему?" Потому, отвечаю, что ты - не архиерей, а я - не протодьякон, нечего мне исповедываться перед тобой в церковных делах. Думал - рассердится, ан нет - заулыбался: "Молодец, говорит, ты, Петро Никитович, сразу видно - честный человек. Вот и будем разговаривать с тобою откровенно". Я ему: "Христиане и должны быть честными, начальник, как же иначе". Он: "Ну да, ну да. Тут вот какое дело к тебе, Петр Никитович, - сам разумеешь, какое сейчас у нас время..." "А какое-такое - переспрашиваю". Он опять вскочил: "Да ты что, с печки свалился? Не знаешь, что кругом полным-полно шпионов? Что они во все дырки лезут? Вдруг и к вам в общину такой шпион проберется, а?" - Я: "сохрани, Господь, Иуда никому не нужен ни вам, ни нам." "Вот я и вижу, что ты правильно все понимаешь. Давай с тобой договоримся: как только кто из приезжих появится - ты мне сразу сигнальчик. Ну, идет?" "Как не идти, когда такое страшное дело - шпи-и-о-н! Но что ему делать в нашей-то церкви?! Начальник уж и бумагу достал, написал что-то и сует мне, подпиши, мол. А чего подписывать? Он хвостом завилял: "Да, так, мол, ничего особенного, о чем договорились..." А раз ничего особенного, так что ж мне и подписывать - договоримся и так. "Да, ты не бойся!" -А я и не боюсь. То, вроде, доверяли друг дружке, а тут вдруг и доверие кончилось. Нет, начальник, коль доверять, так на словах, ты ж сам увидел во мне честного человека. Возьми свою ручку!" Тот аж побледнел: "Вот ты какой! А прикидываешься простачком!" - "Я и есть простой, сроду в твоей коже не ходил." Ну, походил он пока по кабинету, снова сел: "Ладно, говорит, дай мне слово, что о нашем разговоре ты никому не скажешь!" - "Вот еще чего! Как же я могу утаить от церкви такое? Да, я верю, что вся община сейчас молится за мое возвращение. Нет, не могу скрыть от братьев и сестер такую правду!"... Как он вскочит, ка-ак тряхнет кулаком по столу. "Господи", - думаю, - "конец мне пришел". - Он кричит: "Что ты мне голову дуришь? Забыл куда пришел и с кем разговариваешь? Кто ты и кто я?" - "Да, нет, начальник", - спокойно отвечаю ему - "не забыл и знаю, кто ты. Но и ты знаешь, что я - христианин, служитель Божий!" Видит, нечем ему взять меня сжалился: "Иди домой, а в следующий раз - сам придешь. И помни, на что ты согласился... как честный человек!"

Павлик заерзал на месте.

- Выходит, папка, ты теперь о шпионах доносить будешь?

Петр Никитович только усмехнулся, потрепал Павлушкины вихры:

- Ну, то еще дожить надо! Господь знает.

Донеслась весть о прекращении выпуска журнала "Баптист". Запретили пожертвования на строительство московского молитвенного дома. В столице распустили библейские курсы. Это, как говорится, скорби далекие.