Евгений Носов - И уплывают пароходы, и остаются берега

- Перепутала теплоходы? - усмехается Дима-большой, обирающий мякоть с лещевой хребтины.

- И ничего я не перепутала. Просто не достала путевки. За два дня до меня последнюю продали.

- Суду все ясно.

- Предлагали на сентябрь. Но куда же я в сентябре? В сентябре занятия.

- А что в Астрахани?

- Как - что? Туда и обратно. Есть такой рейс. Пришлось, как видите, плыть совсем в другую сторону.

- А какая разница?

- Не загоришь, зиму будешь бегать бледной дурочкой.

- Бегать черной дурочкой лучше?

- Но в общем-то я ничего не потеряла. Здесь, оказывается, тоже неплохо. И потом, все на юг и на юг, ужас!

- К-кому добавки? - Дима-маленький, взявший на себя роль виночерпия, отшвыривает через плечо пустую бутылку и распечатывает новую. Шурочка тоже не забывает подливать юшки и оделять рыбьими ломтями, набитыми желтой икрой, похожей на пшеничную кашу.

- Ой, мальчики, не могу!- наконец переводит она дух и двумя пальцами трясет на груди свитер.- Аж жарко стало!

- Накижалась? - хохочет Дима-большой.

-- Ужасно, как наелась!

- Давай отстегну юбку.

- Димка, ты невыносимый тип! - обижается Шурочка.- При тебе нельзя ничего сказать. Отчего ты на себя напускаешь?

- На меня дурно влияла улица.

- Болтун! Ты лучше скажи, за что тебя отчислили из института?

- Не отчислили, а ушел по собственному желанию. Как в Одессе говорят, это две большие разницы, мадам.

- Нет, правда. Ты прошлый раз что-то такое говорил... Что-нибудь натворил, да?

- Бывает, Шурок, бывает...

- И что ты будешь делать, несчастный?

- Поеду к бабке в Тюмень, у нее там корова. Или к Димке в Калугу. Буду помогать ему отливать зубы для пенсионеров.

- А разве наш маленький Дима протезист? - изумляется Шурочка.- Димчик, правда? Ты зубной техник? Ни за что не подумаешь!

Дима-маленький, сияя золотым зубом, прикладывает бутылку к сердцу.

- Какой-то там отливщик в платной стоматоложке,- хохочет Дима-большой.

- Так точно, в б-блатной! - выпаливает Дима-маленький.

- Но калым имеет. Так что можешь выходить за него замуж. Правда, зашибает маленько. Все брови стер.

- При чем тут брови? - не понимает Шурочка, и оттого все взрываются дружным смехом.

- На бровях ходит!

- Ладно трепаться! - смущается Дима-маленький.

- А хотите номер? - регочет Дима-большой.- Это как я в первый раз с ним встретился.

- Брось, ну с-сказал...- еще больше краснеет Дима-маленький.

- Захожу, значит, в туалет... Где-то под Кимрами. Смотрю, стоит, чуб на глаза, в зеркало глядится. А самого ведет из стороны в сторону, мордой не может попасть в зеркало.

За столом прыскают.

- Ты чего, спрашиваю, дверь ищешь? А он мне: с-слу-шай, друг, ув-в-важь... Познакомь с какой-нибудь... А я, приедешь ко мне в Калугу, з-зубы тебе з-здeлаю...

- Ой, не могу! - виснет на руке Димы-маленького Шурочка.- Бедный мой Димульчик! И что же?

- Сам, говорю, не можешь познакомиться, что ли? А он: всех уже расхватали, падлы! Есть, говорит, одна, в семнадцатой каюте, да у нее ангина, горло перевязанное, не хочет со мной р-разговаривать.

И опять дружный взрыв хохота, смеется и сам Дима-маленький.

- И ты пообещался? - топочет в изнеможении Шурочка.

- А как же! А иначе не уходит. Там же, в гальюне, заключили трудовое соглашение.

- Ну хохмач!

- Предложил познакомить с одной. Вы все ее знаете, толстая такая, чулки все на палубе вяжет.

- Тетю Феню? Ой, обхохочешься!

- А ему какая разница? Ему было уже не до Фени... Ага, говорит, уважь... Отвел я его в его же каюту, он сразу и захрапел, отбросил копыта... А на другой день заходит, головой крутит: я, говорит, вчера б-бузил... Это я так... А зубы, говорит, я тебе и затак з-зделаю. Приезжай только в Калугу.

Рита пересаживается к Диме-большому, запускает руку в его брючный карман, достает сигареты.

-- Что, подруга, перекур? - трясет он смоляным чубом и, облапив Риту за плечи, поет ей шутливым баском:

Пусть удобства мало, пусть погоды вьюжны,

Не волнуйся, мама, мы туда, где трудно...

Савоня, храня в себе праздничное настроение, радуясь веселому застолью, участливо слушает, о чем говорят гости, потом и сам пытается завести разговор со своим тихим молчаливым соседом.

- Время и нам покурить, дак...- наклоняется он к Гойе Надцатому, протягивая ему обшарпанную пачку "Севера".- На-кось моих, простецких.

- Спасибо, не курю,- отстраняет папиросы Гойя Надцатый.- Как-то не научился.

- Это ты правильно. Наука никудышная... Из какой местности будешь?

- Из Куйбышева.

- Так, так...- кивает Савоня.- В Москве бывал, а там не приходилось. В Москве у меня дочка, Анастасья.

- Дочь? Вот как!

- Ага. Меньшенькая. Поначалу просто так поехала, разнорабочей. А потом как-то изловчилася, школу закончила, а заодно и институт. Да там же, в,Москве, и замуж вышла. За своего учителя. Правда, мужик уже в годах, но из себя видный, справный такой.

- Это хорошо,- кивает Гойя Надцатый.

- Живут, куда с добром! - вдохновляется Гойиной похвалой Савоня.Кобелек у них лохматенький, дак и тот на диване спит. Это как побанят, побанят его, рушником оботрут, и - на диван, на подушку. А ежели прогуляют по улице, до ветру или так чего, дак после того непременно лапы ему споласкивают. Это чтоб паркеть не пачкал.

- Зачит, погостили в столице?

- Погостил! Дак я хотел и на зиму там остаться, чего мне тут зимой делать? Ан нельзя! Без пачпорта не дозволяют.

Насчет этова в Москве бо-о-ольшие сторогости. Анастасья мне говорит, так, мол, и так, был милиционер, справлялся, кто таков, почему без пачпорта проживает... Жалко, говорит Анастасья, жалко отпускать тебя, папаня, пожил бы ты у меня в свое удовольствие, да, вишь, нельзя. Давай, говорит, поезжай себе, а то мужу могут быть неприятности по службе. Лучше мы когда к тебе приедем. А я и верно, совесть потерял, две недели без никакой бумажки живу, на лифте катаюсь. Они это на службу, а я шасть на лифть, да и к зверям. У них через дорогу звери всякие, двугривенный билетик. И сижу-посиживаю, уток на пруду хлебушком кормлю. Дак так-то и всякие без пачпортов понаедут, колбасу московскую есть! Непорядок получится! Ты сиди там, где тебе положено, верно я говорю ай нет?.. Дак из какой, забыл я, местности-то?

- Из Куйбышева.

Савоня наморщивает лоб, но не находит в своей памяти такого города.

- Не-е, не слыхал! - добродушно сознается он и тут же оправдывает себя: - Теперь к нам со всяких местов едут, каких-никаких! А то дак и иностранцы.

- Иностранцы тоже бывают? - вежливо справляется Гойя Надцатый.

- А то как же! Целая пропасть! Шляпа так, шляпа этак...

- Наши ведь теперь тоже в шляпах,- замечает Гойя Надцатый.

- Не-е,- смеется Савоня.- Нашего сразу видно, какой он шляпой ни прикрывайся... А эти ходят, разглядывают, аппаратов по две - по три штуки на шее нацеплено. И на меня иной раз нацеливаются: "Карош, карош!" - Савоня пальцами изображает, как его ловят в объектив иностранцы.- Только я не даюсь. Он только на меня наметится, а я картузом да и заслонюсь. А то и задом к нему поворочусь.