Александр Сенкевич - Блаватская

Прибыв в Суэц, Блаватская с большим опозданием узнала о смерти своего дяди Ростислава. Ушел из жизни человек, которого она по-настоящему любила. Она видела его образ воочию в Индии три раза кряду, о чем написала своим близким: «Я еду под гнетом страшного горя: либо родной дядя умер, либо я спятила!..» [415] Блаватская E. П. Письма друзьям и сотрудникам. М., 2002. С. 621.

Первые два видения она объясняла сном, который вырвал ее на несколько часов из обыденной действительности и словно погрузил в волшебный раствор, а уже из него выкристаллизовались ее предчувствия и предположения. Провидческие сны явно представляли первых два явления. К числу других провидческих явлений относились галлюцинации. Ведь третье явление, представляющее призрак дяди Ростислава, невозможно было объяснить обычным сном. Елена Петровна ехала поездом в Бомбей. В купе она находилась одна и четко запомнила, что не спала, когда перед ней во плоти возник дядя Ростислав. Правда, он выглядел значительно моложе своих лет. Он был таким, каким она застала его в Тифлисе по возвращении из Европы, накануне рождения Юры. Она не только его видела, но и говорила с ним. О чем? Вот этого она не сказала бы, поскольку кто-то на время лишил ее памяти. Елена Петровна безусловно верила в приход по собственной воле умерших в мир живых без всяких вызовов и медиумических вмешательств. Да и как она могла в это не верить, когда подобные видения сопровождали ее всю жизнь? Ростислав Андреевич Фадеев скончался в Одессе в 10 часов утра 29 декабря 1882 года по старому стилю. Он оставил после себя несколько серьезных книг, три рубля денег и поношенный генеральский мундир [416] Фадеева Н. А. Воспоминания о Ростиславе Фадееве // Фадеев Р. А. Собрание сочинений. Т. 1. СПб., 1889. С. 50. .

Елена Петровна Блаватская плыла в Европу, там отныне предстояло ей восстанавливать из руин оккультную Индию, сохранявшую тайны исчезнувшей Атлантиды. Интересы «Всемирного братства» требовали приобщения к нему людей из великосветских кругов. Почти все плавание она просидела над переводом на французский язык «Изиды без покрова». За несколько дней до швартовки в Марселе она закончила работу над первым томом. Некоторое разнообразие в этот монотонный и изнуряющий труд вносили перебранки с Олкоттом. Он не мог простить ей непомерных расходов в Индии. В Бомбее Елена Петровна снимала роскошный номер в дорогой гостинице. А где же еще, скажите, ей было принимать махараджу Ранджита Сингха? Ей принадлежала целая анфилада комнат. Олкотт вечно брюзжал по поводу ее расточительной натуры. Он заметно состарился. Тропики не пошли ему на пользу. Но и она за последние годы не помолодела. В то же время он, как всегда, пылал душой. Елена Петровна про себя отметила, что внутренний огонь никак не отразился на его лице. Он обрюзг и сильно отяжелел.

За завтраком Олкотт сумрачно взглянул на нее из-под густых бровей и меланхолично заметил: «Мы не молодеем». Она с присущей ей находчивостью добавила ему в тон: «Хотя для этого у нас было достаточно времени».

В большинстве случаев стареют не сразу, не в одночасье. Стареют медленно, словно спускаются вниз по ступенькам жизни. Чем ближе к смерти, тем ступеньки круче.

Елена Петровна после пятидесяти лет все еще вела себя, как молодая энергичная женщина, — не боялась оступиться и переломать себе кости.

Олкотт доводил ее своей занудливостью, корил отсутствием сюжета в ее рассказах. «Что вы заладили — сюжет, сюжет! — однажды ответила она ему в сердцах. — Подумаешь, сюжет! Шел, шел, зашел в другую комнату. Вот тебе и весь сюжет».

На пароходе ее донимали одни и те же мысли и сны. Она думала о том, как сделать деятельность Теософического общества грандиозной и широко известной. Сны ее были ужасными, в них она томилась и погибала.

Ей несколько раз снилось, что она умерла.

Одно спасительное имя безголосо выкрикивала ее измученная астральная субстанция, имя Хозяина и Учителя, имя стеснительного юноши царского происхождения, которого она десятилетиями терпеливо ждала после лондонского знакомства, ждала на ложе преданности и любви, на ложе, покрытом мягкой шкурой дикой козы и усыпанном сухими, приторно пахнущими лепестками роз и лаванды. Она ждала его, как сокровенного таинства вечной жизни, умастив тело душистым нардом обожания. Ее груди были тугими, как нераскрывшиеся бутоны лотоса, и прохладными, как травы в утренней росе.

Она хотела бы постичь истину мудрости, узнать, что же это такое в самом деле. Она грезила чудесами до тех пор, пока не спал однажды покров с ее завороженного чела, пока медвяный запах чинар не стал слегка отдавать сладковатым смрадом смерти.

Звезды вокруг нее то разгорались, то вспыхивали и бледнели; медленно угасая, они тихо исчезали, как блуждающие болотные огни.

Обессиленная космическим холодом, она толком не понимала, что с ней происходит: отсветы ее мыслей и чувств, ослепив озарением, тотчас тонули в непроницаемом мраке небытия.

Неужели душа ее навек покинула отчий дом Земли? Человеческие голоса, позвякивание, неясные напевы и вздохи, неровный топот бегущих лошадей воспринимались уже как потусторонние — и ее изнемогшее астральное тело пронизывала безысходная печаль.

Земля навсегда уходила из поля ее зрения, тонула в сгустках звездных туманностей. Придет ли конец ее астральным мучениям и страданиям? Ослепленная не отпускающими ее призраками прежних согрешений, Блаватская напряглась, пытаясь освободиться от обступившей ее тьмы. Нужно было возвращаться вспять, к началу начал, к своей колыбели.

Чуть приметный запах росы струился с Земли, удалявшейся от нее все дальше и все быстрее. Застыв в запредельном пространстве, Блаватская все еще надеялась, что кровь вновь заструится в воскресшем теле, заставит застучать усталое, надломленное сердце, и разноцветные, легкокрылые бабочки в ослепительных воздушных уборах окружат ее, перешептываясь с сухой, ломкой травой, сплетясь друг с другом в хороводе причудливого танца.

Она промелькнула в земной жизни азартной потворщицей веселым необыкновенным фантазиям и капризным незабываемым мечтам! Как слабая тень сбитой влет птицы, она пронеслась над Землей. Никто из живых не распознал ее агонии, и потому ни жалости, ни сострадания не снискала она, представ, наконец, пред людьми в сиянии Вечности.

Она освободила других, не освободив себя.

Блаватская металась, беззвучно вопия об очищающем Божественном свете. Ибо не было никаких больше сил терпеть корчи от неутихающей боли, сопровождающей всесильный и изнуряющий экстаз, готовый вот-вот поглотить ее, низвести на нет, развеять морозной звездной пылью!

Сон снова навалился на нее, как тяжелая и липкая тьма.