Юрий Алянский - Варвара Асенкова

А ведь именно Сосницкий снискал одобрение Гоголя. «. С публикою, кажется, совершенно примирил «Ревизора» городничий, — писал Гоголь. — В этом я был уверен и прежде, ибо знал, что для таланта, каков у Сосницкого, ничего не могло остаться необъясненным в этой роли. Я рад, по крайней мере, что доставил ему возможность выказать во всей ширине талант свой.» Работая над ролью городничего, Сосницкий близко познакомился и подружился с драматургом, не раз беседовал с ним о постановке и, что особенно важно для нас, в немалой степени принял на себя обязанности и труд режиссера, причем не только в процессе подготовки петербургского спектакля, но сразу же вслед за тем и московского — на сцене Малого театра (премьера «Ревизора» в Малом театре состоялась 25 мая того же года) Гоголь как-то даже попросил Сосницкого сыграть Хлестакова, чтобы показать актерам, что представляет собой этот характер.

Совершенно логично предположить, что Сосницкий, глубоко проникший в замысел драматурга, передал Асенковой свое понимание пьесы и роли и стремился наставить ее на правильный путь. Надо думать, у него хватило вкуса, знания сцены и драматургии, чтобы объяснить Асенковой, что «Ревизор» — не водевиль, а нечто гораздо более серьезное и глубокое.

Все это тем более вероятно, что роль Анны Андреевны играла в том спектакле жена Сосницкого, и дать несколько добрых советов обеим своим партнершам, которых Иван Иванович сердечно любил, было естественно.

Сосницкий находился в те годы в расцвете своего актерского, педагогического, да в какой-то мере и режиссерского дарования, и не случайно понравился Гоголю, потрафить которому в момент тяжелого разочарования было нелегко.

Из всего сказанного позволительно и логично сделать предположение, что Асенкова играла Марью Антоновну не поверхностно, не водевильно — глубже и вдумчивее. Нет оснований сомневаться в том, что Сосницкий позаботился об этом.

Летом семья Асенковых перебралась на дачу Спектакли продолжались — теперь чаще на придворных сценах Петергофа и Павловска. Природа дарила Вареньке свежесть парков, тишину, относительный покой, новые, радостные впечатления. Тем летом к Асенковым на дачу приезжали знакомые с ними художники Карл Павлович Брюллов и Федор Григорьевич Солнцев. Может быть, кто-нибудь из них рисовал тогда Вареньку?

Осенью состоялось открытие после перестройки Большого театра. В первый торжественный вечер показали постановку оперы Глинки «Жизнь за царя» И снова начался трудный сезон обоих театров, снова комедии и водевили увлекали петербургских любителей театра именами Асенковой и Дюра.

Казалось, все идет хорошо.

1837 год.

Январь.

Грамотная и полуграмотная Россия сжалась от горя и гнева.

Убит Пушкин.

«Солнце нашей Поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в средине своего великого поприща! Более говорить о сем не имеем силы, да и не нужно; всякое Русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери, и всякое Русское сердце будет растерзано. Пушкин! наш поэт! наша радость, наша народная слава!. Неужли в самом деле нет уже у нас Пушкина? К этой мысли нельзя привыкнуть!

29 января, 2 ч. 45 м. пополудни»

Это написал Владимир Одоевский.

Вместе с Пушкиным уходило поколение свободолюбивых людей, воспитанных в Лицее и не в Лицее, офицеров и поэтов, интеллигентов, бунтарей, которые впервые попытались принести стране и народу освобождение.

Вместе с ним умирала эпоха, эпоха двадцатых и тридцатых годов, пушкинская эпоха, — мрачный и блестящий памятник русской истории. Она дала нам, кроме пушкинских, шедевры отечественной словесности: «Горе от ума», «Ревизора», басни Крылова, стихи Кольцова…

Холодный придворный и чиновный Петербург остался. Его знамя — по-прежнему зеленое сукно гигантских канцелярских столов. Его пафос неизменно — дело, исходящее и входящее. Подметное письмо. Донос. Кляуза. Его воля — это воля одного человека, первого вельможи, первого кавалера империи- Николая I. И все — от войны до туалета водевильной актрисы, от международного документа до чужого интимного письма — все подчинено его желанию, его компетенции, его настроению. Он не признает тайн: ни в кабинете поэта, ни за кулисами театра, ни в редакции журнала, ни в чужой спальне. Он вездесущ и всемогущ. Он, государь император всероссийский.

А вместе с придворным и чиновным Петербургом осталась и сплетня. Клевета. Травля, не насытившаяся своей великой жертвой — Пушкиным. Паутина, сотканная из шепота клеветников и ничтожных завистников, из прозрачных намеков и густой, непроходимой глупости. Все это темное, нечистое, клейкое льется под ноги тех, кто хочет и способен воспарить над приземленностью обыденной жизни, кто создан из другого материала — таланта и вдохновения. Этим не прощается ничего. Ни творческий успех, ни творческое поражение. Ни дерзость, ни скромность. Ни одобрение высших сфер, ни их порицание. Ничего. Они обречены заранее — едва что- то задумав, едва поняв, в чем состоит их высокое назначение. Клевете и сплетне требуется пища — много пищи, по возможности свежей. Нужен свет, который можно гасить, нужны мечты, которые можно осмеивать и обескрыливать.

Зима затянулась. В коридорах Александринского театра ходит сквозной ветер, насос для подачи воды по-прежнему не исправен. Механик Пинкертон, служащий при конторе петербургских театров, приносит в контору рапорт, предлагая устроить паровую машину для снабжения театра водой. Рапорт ложится на зеленое сукно. Пусть полежит Ничего.

У Асенковой каждую неделю новые роли. Но это не значит, что сыгранные прежде навсегда уходят в небытие. Некоторые, пользующиеся особенным успехом, остаются в репертуаре надолго.

В январе при входе в театр стал продаваться отпечатанный отдельной книжкой водевиль Кони «Девушка-гусар»; название ассоциировалось с Асенковой. «При водевиле должен был раздаваться портрет В. Н. Асенковой, которая так прелестно играет роль Габриели, — писали газеты. — Портрет писан молодым художником Скотти, очень похож, но не поспел к сроку Впрочем, его скоро получат многочисленные почитатели таланта г-жи Асенковой..»

Однако на горизонте того неба, под которым жила и отдавала себя искусству Варвара Асенкова, начали появляться облака. В строках газетных рецензий зазвучали новые интонации. Вот как писала в мае 1837 года о водевиле «Гусарская стоянка» газета «Литературные прибавления к „Русскому инвалиду”»-

«Публике особенно нравится здесь г-жа Асенкова м., которая в белом кителе юнкера Лелева отбивает у своих начальников, поручика и корнета, всех женщин, за коими им вздумается приволокнуться. Но сказав: публике нравится здесь г-жа Асенкова, мы выразились относительно слабо: есть часть публики, особенно в креслах, которая приходит в восторг от этой артистки, не дает ей произнести слова без того, чтобы не загреметь рукоплесканиями, заставляет ее повторять каждый куплет, как бы он плох ни был, забывает иногда при ней даже первостепенные таланты нашей сцены и видит только ее одну Мы помним: на прошлой масленице давали «Фигаро»; г. Сосницкий был по обыкновению так хорош, как только мог бы желать сам Бомарше, — и что же? По окончании пьесы раздался крик: «Асенкову!» — и г-жа Асенкова, игравшая ничтожную роль пажа в мужском платье, — заметьте это! — была вызвана прежде; а о Сосницком вспомнили уже после Асенковой. Это уже слишком! Где же уважение к истинному высокому таланту? Бесспорно, г-жа Асенкова часто бывает мила, резва, но предпочитать ее Сосницкому, приходить от нее в фурор — право, грех. Всему должна быть мера».