Генрих Шумахер - Любовь и жизнь леди Гамильтон

— Мы свои люди; еще в древнем Риме авгуры улыбались друг другу, когда их никто не видел. Так что давайте посмеемся! Ваш пульс, как я только что установил, делает шестьдесят восемь ударов в минуту, то есть абсолютно спокоен, так что вы выслушаете меня без волнения. Вероятно, теперь вы догадываетесь, почему я подарил миссис Гибсон это зеркало и почему я захотел пообедать с вами, не выходя за рамки меню. Моя теперешняя богиня Гигиея — восковая, тем не менее она приносит немало денег. Но если бы она была из плоти и крови, если бы она своей красотой затмевала Диану, Венеру и Гебу, — вы не думаете, что тогда золотой дождь Данаи превратился бы в ливень? Я долго безуспешно искал это идеальное существо. Но сегодня… — он с комической торжественностью стал перед ней на колени. — Мисс Лайен, желаете ли вы быть моей Гигиеей?

Какое-то время она смотрела на него, как будто не понимая, о чем он говорит. Потом закрыла лицо руками и разрыдалась.

Это показалось ей самым тяжким испытанием. Она увидела себя одной из тех несчастных, которых в варварские времена обнаженными ставили к позорному столбу. Опозоренным, им оставалось только умереть.

Через некоторое время доктор Грэхем осторожно отвел ее руки от лица.

— Давайте подумаем, не можем ли мы посмотреть на это спокойно, — сказал он мягко, как будто нежно разглаживая ее натянутые нервы. — Вы воспринимаете мое предложение как позор. Представим себе, что вы его отвергаете. Что тогда? Вы остаетесь здесь, в этом доме, из которого нет возврата к порядочной жизни. Вам не принадлежит тут ничего. Даже та рубашка, которая на вас, не ваша. Все это — собственность миссис Гибсон, вы ее рабыня, и она вас эксплуатирует. И чем больше ваше стремление к красоте и блеску, тем в большую зависимость от нее вы попадаете. В конце концов вам уже не вырваться. Кому вы будете принадлежать? Перед кем снимать одежду? Первый попавшийся, который придет с улицы и уплатит двадцать шиллингов, — он и будет вашим господином. Матросы, пьяницы…

— Прекратите! — закричала она и закрыла глаза, представив себе ту картину, которую он нарисовал.

— Хорошо, я не стану продолжать. Еще только одно. Сейчас вы молоды, красивы, добры. Во что вы превратитесь через год? Если же примете мое предложение, вы будете богиней Гигиеей доктора Грэхема. Это значит, что ежедневно в течение часа ваша красота служит науке. Мне был бы понятен ваш страх, если бы вы были уродливы. Стыдливость — это осознание своих телесных недостатков, так говорит философия. Но вы совершенны и предстанете перед свободными от предрассудков, образованными людьми, прикрытая покрывалом, защищенная барьером от прикосновений. Разве не то же делают танцовщицы в театре, и разве кто-нибудь бросит им упрек? Мнесарета на празднике Венеры в Афинах вышла обнаженная из моря, олицетворяя богиню красоты, и так явилась перед всеми. Когда же она по обвинению в безбожии предстала перед судом, защитник Гиперион сорвал с нее одежды, и она стояла перед судьями без покровов. Старцы Ареопага в восхищении упали перед ней на колени и оправдали ее, потому что в красоте они увидали проявление божественного начала, перед которым должно умолкнуть вожделение. Они были людьми свободного образа мыслей, они знали, что чистота идеала возвышает земное. Вы тоже, подобно Мнесарете предстанете перед ареопагом благородных и образованных людей. Так где же тот позор, которого вы так боитесь? В публичном доме миссис Гибсон или в храме доктора Грэхема, в котором вам воздвигнут алтарь, как кумиру? Я предоставляю вам самой ответить на этот вопрос.

Он поднялся и с улыбкой поклонился ей. Таких слов она еще никогда не слыхала. Как будто герольды возвестили ей неприкосновенность и величие красоты. Из этих речей вставало нечто большое, возвышенное; как бы отряхнув прах земного, она увидела себя в озаряющем свете чистой идеи. Ее охватило благоговение перед совершенством ее тела, перед этим сияющим сосудом, в который природа вместила свое высшее откровение. Быть прекрасной — это свято.

И все-таки что-то в ней противилось. Вдруг ее увидит Овертон?

— Если бы можно было закрыть лицо…

Доктор Грэхем на мгновение задумался.

— Согласен, — сказал он. — Для моих лекций это не имеет значения. Вы можете также молчать, чтобы вас не узнали по голосу. Если же вы опасаетесь замечаний публики, я вас буду погружать в гипнотический сон. Пожалуй, хорошо было бы вам сменить имя, хотя бы ради вашей матери. Как вам покажется, например, Харт? Мисс Эмма Харт, богиня здоровья — это звучит хорошо. Ну, что же вы решаете?

Она была очень бледна и не смотрела на него.

— Дайте мне время подумать, — попросила она.

— До завтрашнего утра? Хорошо. Пока мы договоримся на три месяца, ежедневно часовой сеанс. Гонорар — пять фунтов за сеанс, на всем готовом. По окончании трех месяцев вы располагаете капиталом в четыреста пятьдесят фунтов и снова полная хозяйка себе. Договор заверяется нотариусом и дает вам все гарантии. Гонорар за первые пятнадцать сеансов я позволю себе вручить вам сразу. Если вы отклоните мое предложение, вы вернете деньги завтра до полудня; в противном случае я считаю, что получил ваше согласие, и забираю вас отсюда. Я убежден, у вас достанет ума на то, чтобы дать согласие. Итак, до завтра, мисс Харт, до завтра.

Он отсчитал семьдесят пять фунтов, положил их перед ней на стол и взял ее руку, чтобы с улыбкой поднести ее к губам. Затем попятился к двери.

Эмма молча смотрела ему вслед. Однако, когда он взялся за дверь, она вскочила и протянула к нему руки.

— Еще одна длинная ночь в этом доме? Возьмите меня с собой!

Templum Aesculapio sacrum [19] Священный храм Эскулапа. (Примеч. пер.). Эта надпись большими золотыми буквами красовалась над порталом дома на Ройал-Террас, куда привел Эмму доктор Грэхем. .

Она давно уже знала этот дом. Когда она, еще в магазине мистера Кейна, мечтала стать актрисой, она однажды в воскресенье отправилась посмотреть на него — жилище великого Гаррика. Долго стояла тогда перед входом и старалась представить себе, как Эмма Лайен однажды войдет сюда, а он встретит ее и будет чествовать как равную, как соратницу в борьбе за славу.

Теперь великий артист был мертв, а его дом превращен в храм шарлатанства. И Эмма Лайен вошла сюда, чтобы обнажать свое прекрасное тело под алчными взглядами толпы. Тоже спектакль, но, увы, не тот, о котором она когда-то мечтала.

Доктор Грэхем провел ее по просторным залам, уставленным диковинными машинами. Здесь — усердно разминали мышцы простертых на длинных столах увядших старцев; дальше — грязевые и травные ванны возвращали упругость дряблой коже изнуренных разгулом мужчин; сверкающие аппараты на подставках из прозрачного, как вода, хрусталя, подводили таинственный электрический ток к нервам до времени состарившихся юнцов. В назидание нынешнему вырождающемуся поколению и как образец для подражания на стенах красовались изображения героев и императоров, стяжавших славу своей физической силой. Слуги-великаны в расшитых золотом ливреях открывали двери и провожали посетителей. Своими крепкими мускулами, широкими плечами, могучими грудными клетками они являли собой живое свидетельство того, что и сегодня вполне возможно существование таких же торсов, как у Геракла, Тесея, Теодориха, Альфреда Великого, и что доктор Грэхем с помощью своей теории в состоянии волшебным образом извлечь из-под руин времени новое, гордое своей мощью человечество.