Татьяна Бобровникова - Цицерон

Если читатель помнит, Цицерон получил свой мандат 10 января и попросил на предварительное следствие 110 дней. Так вот, на другой же день, 11 января, к претору пришел какой-то человек и заявил, что хочет возбудить дело против наместника Ахайи и ему нужно на следствие 108 дней. Таким образом, слушание его дела началось 3 мая, то есть на день раньше, чем должно было открыться дело Верреса. Поэтому, когда Цицерон вернулся, оказалось, что суд занят другим процессом, причем по всему было видно, что процесс этот затянется на много месяцев. То был первый страшный удар для Цицерона. Он, разумеется, сразу понял, что человек этот был агентом Верреса. Все было шито белыми нитками. В то время как Цицерон носился по Сицилии, обвинитель ахайского наместника спокойно сидел в римских пивных. «Наш ахайский следователь не доехал даже до Брундизия [48]» (I, 6).

Пока Цицерон в бессильном отчаянии следил за бессмысленным процессом, Веррес приступил ко второй операции. Он занялся подкупом судей. Операция прошла блестяще. Но… тут, в свою очередь, Верреса ждала неожиданность. Он и не подозревал, что обвинитель наблюдает за каждым его шагом. А так как его невероятная наглость уравновешивалась тоже из ряда вон выходящей глупостью, он абсолютно не умел держать язык за зубами. Набредя на какую-нибудь блестящую идею, он с торжеством рассказывал о ней всем друзьям и знакомым. И когда Цицерону как обвинителю предоставили право отвода судей, он отвел всех тех, кого купил Веррес. Верреса это страшно поразило. Он помрачнел как туча (I, 5; 16–17).

Впрочем, Цицерону тоже не приходилось радоваться. Его все более и более окутывал мрак. Злополучный процесс ахайского наместника все тянулся и тянулся, и конца ему не было видно. Прошел май, прошел июнь, настал июль. И тут последовал новый удар. В июле проходили выборы магистратов. Первый тур — избрание консулов; второй тур — преторов; третий — младших магистратов. Все в доме Верреса пришло в движение. Туда и сюда сновали какие-то люди, с вечера до рассвета в комнатах горел свет, шли жаркие совещания, из дома выносили огромные корзины, доверху наполненные золотом (I, 22–23).

Результаты этой бешеной деятельности не замедлили сказаться. Консулами на следующий, 69 год были избраны Квинт Гортензий, защитник Верреса, и Метелл, его патрон и горячий защитник, брат того самого наместника Сицилии Метелла, который причинил столько хлопот Цицерону. Когда Гортензий возвращался с выборов, окруженный огромной толпой народа, у Фабиевой арки им встретился Курион, один весьма влиятельный человек. Поравнявшись с праздничным шествием, он остановился и громко поздравил… Верреса. Да, да. Он поздравил не Гортензия, а Верреса, который тоже важно шел среди толпы.

— Теперь тебе не о чем беспокоиться, — громко сказал Курион, прижимая Верреса к груди. — В сегодняшних комициях ты оправдан.

Цицерона не было в этой толпе. Но приятели немедленно отыскали его и наперебой принялись рассказывать ему о происшедшем. Этого мало. Едва наш герой выходил из дому, каждый встречный кидался к нему и, захлебываясь, сообщал последнюю новость (I, 18–19).

Настал второй тур. Одним из преторов выбирают третьего Метелла. Бросают жребий. И что же? Именно Метеллу достается председательство в судах о вымогательстве, то есть именно он будет разбирать дело Верреса! Случайность? Что-то уж очень удачная случайность! Тут уж Верреса буквально завалили поздравлениями. Он сам на радостях немедленно послал жене записку — все в порядке, готовь бокалы (I, 21).

Настал третий тур. В этом туре собирался баллотироваться сам Цицерон. Он выставил свою кандидатуру с эдилы. Как всегда, он знал все, что происходило за стенами дома Верреса. Ночью бывший наместник созвал своих эмиссаров и объявил, что Цицерона нужно завалить. Произошло некоторое замешательство. Агенты качали головами. Они стали говорить, что Цицерон страшно популярен, причем знает его не только весь Рим, но и вся Италия. Она отдаст ему свои голоса. Но тут выступил вперед один очень опытный делец. То был старый воин, поседевший в дружинах отца Верреса, знаменитейшего раздатчика взяток на выборах.

— Берусь, — заявил он, — за полмиллиона.

Наутро Цицерон уже знал всё. Но что толку? Он был бессилен. Грозить этим людям судом он не мог — они прекрасно понимали, что он связан по рукам и ногам процессом Верреса. Заниматься предвыборной кампанией он всерьез тоже не мог: все его мысли, все его силы были отданы тому же процессу. А против него двинуты были сицилийские корзины.

В таких обстоятельствах настал третий тур. Результаты его были несколько неожиданны. Эдилом выбран Цицерон, причем выбран блестяще, абсолютным большинством голосов (I, 23–24). То была единственная неудача Верреса на выборах. Но дела она уже не меняла. Конечно, Цицерону было очень радостно сознавать, что он так любим в Риме и по всей Италии. Но на судьбу процесса это — увы! — уже не влияло. И тут на Цицерона обрушился последний удар.

Его официально уведомили, что слушание его дела назначено на секстильские ноны (5 августа). Теперь, наконец, план Верреса был ясен как день. Теперь стало ясно, зачем он так озабочен был выборами консулов и преторов на следующий год. 16 августа открывались знаменитые долгожданные игры Помпея. Они должны были продолжаться до 1 сентября. Всего через три дня, 4 сентября, начинались Римские игры, которые заканчивались только 19 сентября. Таким образом, у Цицерона отняли три спокойных месяца. Он получил всего десять дней, с 5 по 15 августа. Отвечать на его речи Гортензий будет через 40 дней, когда все их уже забудут, когда их вытеснят из памяти блестящие игры Помпея, которыми уже сейчас бредит вся Италия. Но это еще не все. Теперь задача Гортензия немного потянуть время — а опытному адвокату это ничего не стоит. В конце октября начинается новая серия праздников: с 26 октября по 1 ноября — игры Виктории, с 4 по 17 ноября — Плебейские игры. А там уж декабрьские Сатурналии и Новый год. К этому времени процесс, который столько раз прерывали, переносили и откладывали, окончательно всем надоест (I, 31–32). Но главное даже не это. С нового года Гортензий и Метелл станут главами государства. Процесс перейдет в руки второго Метелла. Он же займется подбором судей. Они с Верресом уже намечали, кого и кем заменить. Это было невозможно при сегодняшнем преторе Мании Глабрионе, человеке принципиальном и порядочном [49]. Словом, Веррес действительно уже оправдан.

Он теперь гордо расхаживал по Риму и с великой важностью говорил:

— Недаром любил я деньги; какую силу они имеют, узнал я на деле. Самая трудная часть задачи выполнена — я купил время судопроизводства (I, 8).

И в самом деле. Деньги оказались всесильны. Друзья Верреса в своем кружке глумились над Цицероном. И разве не смешон был он, этот Дон Кихот, который, вооружившись хрупким копьем — силой слова, — выехал на бой с несокрушимыми мельницами — властью денег. Со смехом вспоминали они, как он, не зная покоя, носился по Сицилии в дождь и в бурю, как в утлой лодочке переплывал море — и для чего? Цицерон не мог спокойно выйти на улицу. Его тотчас окружала толпа доброжелателей, которые, охая и качая головами, выражали соболезнование и сочувствие. Особенно терзали его сицилийцы. Они метались по городу, ловили все слухи, в полной панике вновь бежали к Цицерону, так что у того наконец голова пошла вихрем.