Александр Авдеенко - Следопыт

Раз десять пробовал я подступиться к нему со словами: «Хорошо, Газон, хорошо, хорошо», — и всегда он встречал меня как лютого врага. Целый день промучился с ним и ничего не добился. И бачок с мясным овсяным супом даже не понюхал.

Ребята, наблюдавшие за нами, безнадежно качают головами, жалеют меня: «Ну и работенка тебе попалась, Смолин. Кому-то из вас не сдобровать. Или Газон тебя разорвет, или ты его пристрелишь».

Верно, минуту назад я подумал: если Газон бросится на меня, придется уложить его автоматной очередью. Мне стало стыдно. Пусть будет что будет. С голыми руками надо искать дружбы с псом.

Всю ночь он подвывал, Я лежал неподалеку, завернувшись в плащ-палатку, и время от времени, не двигаясь, подавал голос: «Хорошо, Газон, хорошо». Ничего лучшего не мог придумать, Федя часто вот такими словами ласкал и поощрял собаку.

Утром я налил в пойлушку чистой воды и поставил в пяти или шести метрах от Газона. Он враждебно следил за мной, но не зарычал. Может быть, и ближе подпустил бы, но я не стал рисковать. Хорошо уже то, что не бросился на меня. Наверное, пойлушка смягчила его. Ведь он тысячу раз видел ее в руках Феди, Никогда она не раздражала его, только утоляла жажду.

Может быть, это и есть условный рефлекс? Похоже на то.

Я сбегал на нашу походную кухню, принес полный бачок жидкой, разбавленной мясным борщом овсяной каши, поставил рядом с пойлушкой и сказал:

— Ешь, Газон, ешь, браток! Паек что надо — солдатский.

Он сидел, косился то на пищу, то на меня. Облизывался, зевал. Борьба голода с осторожностью и злобой была недолгой. Через минуту он уже хлебал теплое солдатское варево.

Съел он перед вечером и вторую свою порцию. А третью, утром следующего дня, я уже поставил не в пяти мэтрах от собаки, а около него, прямо перед пастью. Ничего, обошлось.

Так и пошло, пошло. Поднося ему бачок, я всегда говорил: «Хорошо, Газон, хорошо» — и он дружелюбно облизывался. Злости и в помине не было. Скоро он стал подпускать меня и без пищи. Скажу ему: «Хорошо, Газон, хорошо» — и смело подхожу. Однажды, перед кормежкой, он позволил погладить себя по голове. Через неделю уже повиновался моей команде: «сидеть», «ко мне». А еще через неделю мы с ним конвоировали военнопленных. В общем, все вошло в колею, как и при Пономареве. Ребята радовались за меня, лейтенант поздравлял с первыми успехами. Один я не спешил праздновать победу. Я хорошо знал, на каком хлипком фундаменте покоятся мои успехи. Никакого своего труда я еще не вложил в Газона. Пользовался вслепую тем, чего добился Федя. Не я, по существу, управлял Газоном, а он мною — туда-сюда, как хотел, вертел.

Прошло несколько месяцев, пока я стал понемногу соображать, что такое служебная собака и как она должна служить человеку. Книги читал. С инструкторами других застав разговаривал, перенимал опыт. У самого Газона ума-разума набирался. Словом, старался на совесть. И только вошел во вкус собачьей дрессировки, только открыл первую тайну условного рефлекса, как в нашу часть пришел приказ высшего командования: срочно найти и послать на западную границу добровольцев следопытов, умеющих работать с розыскными собаками. Почему-то в первую очередь нашли меня. Выделили. Послали по назначению. Но без собаки. Одного. А какой я следопыт без Газона? По совести сказать, я на нем, на его выучке, на его чистом условном рефлексе держался. Своего у меня ничего не было. Какой же я пограничник без пограничного багажа? Выдворят с границы. С такими унылыми мыслями и поехал я на свое новое место службы.

Попал я на правый фланг Украинского пограничного округа, в город Рава-Русскую. Моим непосредственным начальником оказался молодой, чуть старше меня, веселый, разговорчивый, с душой нараспашку, такой же улыбчивый, как и я, лейтенант Николаев. Он сразу мне понравился. Никогда я не пожалел, что с первого взгляда потянулся к нему. И по сей день продолжается наша дружба. Ладно, расскажу по порядку, как оно все было.

Встретились мы с ним во дворе, перед нашей казармой. Он больше на меня смотрел, чем в мои воинские документы. Это я тоже сразу заметил и порадовался. Солдат для него важнее бумаги. Вглядывается в меня и, улыбаясь, мягко этак, тихо, по-свойски, будто сам с собой размышляет, говорит:

— Смолин? Александр Николаевич? Инструктор службы собак?

— Так точно, товарищ лейтенант. По форме. Очень еще молодой я инструктор. Школы не кончал. Опыта совсем не имею.

— Опыт, Саша, дело наживное, была бы охота. Собак любишь?

Я вспомнил своего первого учителя Федора Пономарева и осторожно сказал:

— Мало любить. Собаку надо хорошо знать и умело пользоваться ее возможностями.

— Верно! Это чьи же слова ты повторяешь?

— Так пишут в умных книжках.

Он улыбается, и я ему отвечаю. Два улыбчивых человека, офицер и солдат. И оба, кажется, довольны друг другом.

— Ну, а как ты стал инструктором? — спрашивает Николаев.

Я рассказал. Ничего не утаил. Ничего не приукрашивал. Такому человеку, как Николаев, стыдно говорить неправду.

— Ну, а почему же ты не взял с собой Газона на границу?

— Просил, товарищ лейтенант. Не дали. Сказали, на границе собак сколько угодно.

— Нет у нас обученных. Ни одной. Только молодняк. И настоящей службы собак, по существу, нет. Ни канцелярии, ни стола, ни людей не имею. Один за всех, и один для всех. Да и границы, как таковой, сказать по правде, у нас пока нет. Война распахала и разрушила весь рубеж. Трудная будет жизнь у пограничников. И особенно нам достанется. Мы стоим на одном из важнейших оперативных направлений. Посмотри! — Он вытащил из планшетки карту и разложил ее прямо на земле. — Вот тут, на самом краю советской земли, Рава-Русская. В ближнем тылу у нас Львов, Луцк, Ровно и чуть подальше — Броды, Дубно, Кременец. Видишь? Соседи у нас справа и слева — Яворов, Краковец, Сокаль, Владимир-Волынский. Напротив нас, по всему фронту, важные польские города: Перемышль, Ярослав, Развадув, Замосць, Хрубешув, Люблин, Хелм. Вот, вот, вот. Мы стоим на одном из самых важных скрещений железных и шоссейных дорог. Еще до войны шпионы, диверсанты, лазутчики и всякая националистическая шваль предпочитали пробиваться на нашу территорию в этом направлении. Очень удобное место. Так что пограничникам здесь работы невпроворот. На нас с тобой, Саша, командование отряда возлагает большую ответственность и большие надежды.

Это на меня-то, малограмотного, можно сказать, следопыта?! На инструктора службы собак, не имеющего собаки?! Веселый, чересчур веселый лейтенант Николаев. И чересчур доверчивый и добрый.

Вслух я ничего не сказал. Смотрел на карту, улыбался по привычке и помалкивал. Посмотрим, что дальше будет.

Смолин как пограничник и человек с наибольшей полнотой выражает себя в талантливой следопытской работе, в самоотверженной борьбе с нарушителями, в добрых отношениях с товарищами. Так казалось мне, пока я не познакомился с письмами, адресованными родным, друзьям, товарищам. В них с неожиданной стороны открылся хорошо известный мне Смолин.