Александр Авдеенко - Следопыт

Вошел в сени. Остановился, прислушиваясь. Голоса пьяные. Выделялся один женский. Пирует целая компания. В будний день. По какому случаю?

Ложе ППШ, кажется, само собой уперлось в живот следопыту. Поставил автомат на боевой взвод, положил палец на спусковой крючок. Бесшумно нащупал железную скобу и рывком, на себя, распахнул дверь и отбросил к стене, чтоб не мешала.

Небольшая комната. У окна стол, накрытый клеенкой. Чего только не было на нем. Все увидели, успели сфотографировать цепкие и зоркие глаза следопыта. Две бутылки с мутным самогоном. Чашка с огурцами, квашеной капустой и мочеными яблоками. Блюдо студня. Большая сковорода с яичницей. Гора вареных яиц. Домашняя колбаса. Ряженка. Творог. Молоко. Цыбуля. Толстые пластины сала. Ломти нарезанного хлеба.

На лавках по обе стороны стола сидели семь заросших красноглазых мужиков и одна женщина. В левом углу, там, где висели иконы и тлел огонек лампадки, стоял ручной пулемет с диском и несколько карабинов. Над столом резво тикали деревянные, ярко расписанные ходики. Потрескавшееся зеркало украшено полотняным расшитым рушником Домотканые коврики пестрели на некрашеном полу.

На теплой печи облизывался огромный рыжий кот.

Смолин в своей зеленой фуражке и зеленом бушлате стоял на пороге с автоматом в руках и смотрел на застигнутых врасплох мужиков. Они недвижимо сидели за столом и смотрели на пограничника. Молчание продолжалось, как показалось Смолину, бесконечно долго, хотя с того момента, как он вошел, прошло две, от силы три секунды.

Мгновение, равное жизни.

Всю свою пограничную жизнь Смолин готовился к тому, чтобы не оплошать вот в такое мгновение, лицом к лицу со смертельными врагами.

Одна рука, другая, третья потянулись в угол, где стояло оружие.

Отступать Смолину было нельзя; наповал уложат. Бессмысленно и приказывать «руки вверх» — никто их не поднимет. Размышлять, кто из бандитов виноват больше, кто меньше, — не время. Выносить и читать приговор некогда. Один-единственный выход: огнем проложить себе дорогу к жизни. Он нажал на спусковой крючок, резко повел судорожно трясущееся дуло справа налево, потом слева направо. Отпустил крючок лишь после того, как расстрелял весь диск. Семьдесят одну пулю выпустил.

Никто из бандеровцев не дотянулся к своему оружию. Бутыли с самогоном раскололись, и мутная жидкость растекалась по столу и полу, распространяя нестерпимый запах сивухи. Яйца катались по полу.

Все это Смолин видел своими глазами. Однако не поверил себе. Выскочил из хаты, подбежал к окну, локтем выдавил стекло, швырнул гранату. Теперь все. Теперь никто не поднимется.

А что же напарники Смолина? Что они делали в это мгновение? Как вел себя Аргон?

Солдаты, услышав автоматную очередь, разбежались, залегли вокруг стога сена, приготовились к бою. Правильно поступили.

Про собаку они забыли.

Аргон не видел ни Смолина, ни диверсантов, Не мог он знать, кто стрелял. Однако он сразу, как услышал стрельбу, побежал к дому. Почуял опасность, угрожающую его другу? Может быть, и так. Но скорее всего, сработал условный рефлекс. Он был приучен бросаться на стреляющего врага.

Не понадобилась его помощь. Следопыт сам управился. Сидел теперь на крылечке, фуражка на коленях, рукавом бушлата вытирал свою русоволосую голову и ласково гладил собаку, поощряя, будто она тяжело потрудилась, а не он.

— Хорошо, Аргон, хорошо! Сейчас я покормлю тебя, дорогой. Подожди, дай передохнуть.

Осторожно подошли пограничники, Смолин улыбнулся.

— Давай, ребятки, давай смелее! Хозяйка действительно напекла и наварила всякой всячины. Всем хватит. Заходи!

Но ребята, смущенные, продолжали стоять посреди двора.

Ну и бомба! Так бабахнула, что и за океаном всполошились. Весь мир облетела весть, для одних добрая, а для других страшная: русские испытали свою первую атомную бомбу. Читал я, брат, в «Правде» отклики зарубежной печати на это историческое событие, и душа радовалась. Догнали! И перегоним, дай срок. Мы такие сроду. Раскачиваемся медленно, но если уж пошли, то дойдем, до бежим, домчимся куда надо.

На нашей заставе с того самого часа, как мы у слышали о нашей атомной бомбе, солдаты радуются. Сегодня каждый себя чувствует увереннее, чем вчера, сильнее, смелее. Великое дело сделала эта бомба, взорванная на каком-то далеком испытательном полигоне. Теперь Черчилль и Трумен, надо думать, перестанут угрожать нам атомной войной. И у нас на границе жизнь переменится.

Ночью ходил с ребятами в наряд. Шел по дозорной тропе, по самому краю нашей земли, а бомба не выходила из головы. Она, брат, освещала мне темень на много-много километров вокруг. Представляешь? Весь мир, можно сказать, освещала. Наша бомба! Добрая бомба. Мирная бомба. Ни один человек от нее не погиб, а спасла она миллионы и миллионы людей.

Хорошо всегда мы жили, а сегодня и совсем хорошо. Окончательно закреплена наша свобода в Отечественной войне. Теперь тот, кто захочет воевать, сто раз подумает и примерит, прежде чем напасть на нас!

На границу прибыл сотрудник областного управления Комитета государственной безопасности и пожелал срочно и наедине поговорить с инструктором службы собак Смолиным.

— Старшина работает в питомнике. Я сейчас позову его сюда. Дежурный!

Майор остановил начальника заставы.

— Не надо. Я сам пойду к нему.

В дальнем углу двора заставы, на самом высоком, сухом и доступном солнечным лучам месте поднимается удлиненный, высотой в два метра и шириной метров в пятнадцать дощатый навес с покатой назад крышей. Это и есть питомник заставы. Навес обшит с боков и сзади, разгорожен на трехметровые отделения глухими перегородками. В каждом стоит будка. Четыре занимают сторожевые собаки Лена, Амур, Барс, Дик. Пятую — розыскная Аргон. К каждому отделению пристроен четырехметровый индивидуальный выгул, отгороженный от соседних высокой металлической сеткой.

Смолин заканчивал мыть горячей водой со щелоком деревянный пол и стенки будки, когда сквозь металлическую сетку увидел офицера в фуражке с синим околышем и в погонах с синей окантовкой. Государственная безопасность! Случилось что-то чрезвычайно важное, раз майор Голубенко сам пожаловал сюда.

Бросил швабру, ополоснул руки в дезинфекционном растворе и подошел к сетке. Следопыт был в резиновых сапогах, в старом, изрядно потрепанном, давно списанном обмундировании.

— Здравствуйте, товарищ майор!