Александр Родимцев - Твои, Отечество, сыны

22 июня утром я, как обычно, пришел в штаб бригады. Тот день мне запомнился до мельчайших подробностей, хотя в обстановке штаба не произошло никаких перемен. Вт и сейчас вижу просторную, светлую комнату в три окна, большую карту Украины на стене, над картой — портрет Ленина. Мерно постукивают часы. Молчат телефонные аппараты.

Оперативный дежурный, стройный, сероглазый капитан, почти бросается мне навстречу. Я успеваю заметить, как дрожат его губы и нервно подергивается бровь.

— Сегодня в четыре часа утра немецко-фашистские войска нарушили государственную границу СССР…

Я сразу же останавливаюсь, как от толчка в грудь, некоторое время молча смотрю на дежурного офицера. Чувствую, как замирает сердце, словно я падаю с большой высоты.

…Война полыхала уже несколько часов, и пограничные войска героически сражались с передовыми полчищами врага, вторгшимися на нашу землю.

С нетерпением ждал распоряжений из штаба корпуса. Но телефон молчал. Равнодушно постукивали настольные часы. Несколько раз порывался снять трубку телефона и опускал руку. Но все же не выдержал, позвонил подполковнику Коссенюку. Он только что вернулся из Одессы.

— Сейчас разберусь с делами, — глухо ответил он. — Вроде бы что-то новое есть из Москвы. Узнаю, потом позвоню вам.

Через несколько минут в кабинет вошли батальонный комиссар Чернышев и начальник штаба бригады майор Борисов.

За короткое время совместной службы я привык видеть их занятыми делами, оживленными, веселыми и энергичными, а теперь они шагнули через порог и замерли в непривычном, тяжелом молчании. Мне был понятен их немой вопрос: «Что делать, с чего начинать этот необычный день? Ведь теперь дорога каждая минута!» Но я молчал, не находя ответа. Неотступная мысль сверлила мозг: «Война… Идут сражения… Пограничники отбивают атаки. Противник, наверное, сосредоточил огромные силы и движется на восток».

Федор Чернышев заговорил первым, голос его дрожал от негодования, дыхание перехватило:

— Поймите мое положение комиссара! Только вчера в батальоне капитана Симкина я беседовал с личным составом, комментировал пакт о ненападении…

— Мне кажется, Федор Филиппович, — заметил я Чернышеву, — не следует так волноваться. Бойцы и командиры бригады поймут вас правильно. Ложь и предательство — неотъемлемые «принципы» фашизма. Это и нужно объяснить людям. Перед нами хитрый, коварный, вероломный враг, без совести, без стыда и чести. Я не раз убеждался в этом во время войны в Испании. Нам, командирам, теперь, как никогда, нужны бодрость духа, внутренняя собранность, готовность драться. Запомните, не просто воевать, именно драться, сражаться насмерть, до полной победы!

Решили созвать совещание всех командиров и комиссаров частей и подразделений.

Позвонил подполковник Коссенюк и передал поступившее из Москвы распоряжение:

— разъяснить всему личному составу цели и задачи войны с гитлеровской Германией;

— немедленно принять меры к рассредоточению частей в таких районах, где можно было бы замаскироваться от наблюдения с воздуха и избежать неоправданных потерь;

— пересмотреть программу боевой подготовки в сторону резкого сокращения ее. Главное — подготовка всего личного состава к десантированию…

Из этих указаний следовало, что бригада остается на месте. Надолго ли?

На огромном протяжении от Черного до Баренцова моря и где-то неподалеку от нас развертывались напряженные бои. Мы, воздушные десантники, тоже рвались в бой, однако нам было приказано по-прежнему заниматься учебой. Мы понимали: близок и наш черед. Каждый знал, что это учеба перед боем.

Внешне в первые дни войны в жизни бригады как будто не произошло крутых перемен. Лишь более напряженно шло обучение. Люди стали собраннее, строже. Все жили скупыми вестями с фронта, а эти вести были горьки.

Несмотря на занятость боевыми учениями, десантники томились обстановкой тихого степного городка. Мне было понятно то нетерпение, с каким они рвались в бой, их чувство горечи и досады, какое и я испытывал, слушая очередные сводки Совинформбюро… Диктор сообщал: «Наши войска оставили Проскуров… Наши войска оставили…» Сердце замирало от гнева и боли.

Вечером 9 июля подполковник Коссенюк вызвал меня в штаб корпуса. В его кабинете я застал полковников Затевахина и Желудева, которые командовали двумя другими бригадами. Заметно усталый, с красными от бессонницы глазами, Коссенюк, поднимаясь мне навстречу, сказал:

— Получен приказ о переброске корпуса в район Борисполь — Бровары. С какой целью нас перебрасывают, мне пока еще неизвестно. По-видимому, на киевском направлении складывается тяжелая обстановка. Думаю, что и мы наконец-то начнем воевать. Не исключено, что нам придется драться за столицу Украины.

— Я уверен, что нас используют по назначению, — заметил полковник Затевахин. — Столько времени готовить парашютистов и бросить их в бой как стрелковые войска? Для нас, конечно, найдется другая задача.

Я сказал откровенно, что рад приказу. Бесконечно сидеть в этом городке, слушать радиосводки и бессильно сжимать кулаки, сколько же это могло продолжаться? Хорошо, что настало и наше время встать в боевые порядки и драться за каждую пядь родной земли.

Совещание было кратким. Для моей бригады требовалось три эшелона, и первый из них должен был отправиться в ночь на 11 июля. Подполковник Коссенюк понимал, что мне было жаль оставлять парашютное хозяйство бригады: верилось, что это хозяйство могло пригодиться. Было решено, что я возьму половину снаряжения, остальное сдам на склады. Никто из нас не думал в те минуты, что через несколько дней гитлеровцы захватят город.

По-разному складываются военные судьбы, и никому не дано увидеть свой житейский путь на годы вперед. Конечно, я был далек от мысли, что два с половиной года спустя — и какое это было время! — в марте 1944-го фронтовые дороги снова приведут меня в знакомый городок и гвардейский корпус будет сражаться под моим командованием за его освобождение.

В литературе о войне много страниц посвящено первому боевому крещению. Ожесточенный налет вражеской авиации, которому мы подверглись на станции, для меня лично не был первым уроком. Но для бригады этот налет оказался суровым боевым крещением; и оно продолжалось свыше двух-часов…

С рассветом шестерки «юнкерсов», непрерывно чередуясь, с воем пикировали на эшелоны и привокзальные строения: вагоны, телеграфные столбы, казалось, метались и корчились от взрывов в неистовом шквале пожаров.

Меня поразило спокойное мужество наших железнодорожников: ни один из этих штатских людей не покинул своего поста, деловито и быстро они отцепили горевшие вагоны, заменили их другими, подали вместо маневрового мощный паровоз.