Александр Родимцев - Твои, Отечество, сыны

Выслушав доклад о личном составе бригады и ее материально-техническом обеспечении, генерал Пуркаев спросил:

— Так значит, привезли с собой тысячу семьсот парашютов? А где же ваша артиллерия, товарищ полковник?

Я ответил, что положенная по штату артиллерия доставлена полностью, а парашюты взяты на случай, если придется десантироваться.

Пуркаев рассмеялся.

— Десантироваться! Да сейчас такая обстановка, товарищ Родимцев, что и без прыжков очень легко можно оказаться в тылу противника. Некоторые из наших частей и даже соединений уже находятся в окружении. А вы собираетесь прыгать… Для этого сейчас не время. Вам следовало бы иметь побольше вооружения и боеприпасов, особенно артиллерии и автоматического оружия!

Спохватившись, что перешел на резкий тон, он закончил мягче:

— Ладно. Чем располагаете на сегодня, тем и придется воевать.

16 июля мы погрузились на автомашины и покинули Борисполь. Уже на следующий день бригада приступила к постройке оборонительных сооружений у Иванкова. Все население маленького городка вышло на помощь.

Пришли даже старики, деловитые и уверенные в том, что их прежний военный опыт пригодится. Школьники чувствовали себя участниками войны и трудились наравне со взрослыми. Бригада как бы слилась с народом, и это, безусловно, укрепляло ее силы.

Но сражаться с врагом на этом рубеже нам не пришлось. Бригаду было приказано отвести, так как обстановка в Киеве становилась все более напряженной.

Забегая несколько вперед, скажу, что в начале августа 1941 года 29-й и 55-й армейские корпуса противника подошли к Киевскому укрепленному району, прорвали его и овладели населенными пунктами Мышеловка, Жуляны. Бои разгорелись в районе Святошино и в Голосеевском лесу. Особенно яростной была схватка за здание сельскохозяйственного института.

На этом участке фронта парашютисты 3-го воздушно-десантного корпуса и, в частности, нашей воздушно-десантной бригады вступили в первый бой.

В полдень 7 августа начальник оперативного отдела фронта полковник Иван Христофорович Баграмян вызвал меня к телефону и передал приказ командующего фронтом. В соответствии с этим приказом бригада включалась в состав 37-й армии, осуществляющей оборону Киева. Я должен был немедленно поднять бригаду по тревоге и направить ее в Киев, на Крещатик, а сам явиться к командующему армией за получением боевого приказа.

Признаться, я не ожидал такого развития событий. Хотя совсем недавно командующий фронтом сказал мне, что, возможно, парашютистам придется драться за столицу Украины рядом с пехотинцами, я думал, что речь шла о наших оборонительных рубежах на подступах к городу. А теперь, оказывается, я должен был направить бригаду в самый центр Киева. Неужели здесь предстояло разгореться битве?

Дорожа каждой минутой, я отдал соответствующее распоряжение начальнику штаба Борисову.

Автомашин хватило только на два батальона и артиллерию; остальные подразделения и бригадную школу пришлось направить из Иванкова в Киев пешим порядком. Во время боевой тревоги сказалась хорошая выучка командиров и бойцов: через несколько минут бригада находилась на марше.

Пока части двигались назначенным маршрутом, мы с комиссаром бригады Чернышевым поспешили в штаб 37-й армии, где получили боевое распоряжение войти в оперативное подчинение к командиру 147-й дивизии.

Вечерело, и разыскивать ночью штаб 147-й стрелковой дивизии было бы напрасной тратой сил. Поэтому мы решили сначала разыскать штаб своей бригады.

В полночь, очень усталые, мы нашли его в обширном парке, неподалеку от завода «Большевик». Начальник штаба Борисов доложил мне, что вся бригада сосредоточена здесь же, так как в районе Крещатика слишком «тесно».

В парке было темно и тихо, пахло тополиной листвой и сырой землей. Я лег под деревом немного отдохнуть, однако, несмотря на тяжелую усталость, долго еще не мог уснуть. Беспокоила мысль: все ли предусмотрено мною на утро? Борисову отдано распоряжение разыскать к рассвету штаб 147-й стрелковой дивизии и готовить бригаду к боевым действиям — выдать по норме, на все виды вооружения, боеприпасы, на одни сутки сухой паек, проверить экипировку солдат и офицеров… Кажется, все. Завтра утром я вместе с начальником оперативного отделения Иваном Самчуком и капитаном Алексеем Питерских явлюсь к полковнику Потехину, командиру 147-й стрелковой дивизии, которому оперативно подчинена наша бригада… Каково положение дел на фронте и особенно в той полосе, где нам предстоит действовать?

Возникало много тревожных вопросов, и все они были важны. Лишь вчера знакомый офицер рассказывал мне, что видел пойманных вражеских лазутчиков. Нахальные физиономии… Они показали, что с наступлением темноты наиболее рьяные гитлеровцы из 29-го армейского корпуса, ведущего наступление на этом участке фронта, пробираются к нам в тыл с заданием сеять панику; запускают десятки разноцветных ракет и открывают пальбу из автоматов. Впрочем, подобный «фейерверк» я наблюдал еще по пути в Борисполь. Ясно, что вся эта «пиротехника» рассчитана на слабонервных, а болтунам и паникерам недолго было посеять слух, будто Киев окружен… Нет, в своих солдатах и офицерах я был уверен. Они не растеряются. Если понадобится, мы будем драться до последнего. Мы выстоим!

Не спалось. Я встал и тихонько пошел по аллее парка, посвечивая под ноги электрическим фонариком. Зеленый луч мягко скользил по гравию и таял в трех шагах. На плечо мне с тихим шорохом слетел кленовый лист. Я взял его и разгладил на ладони, широкий, холодноватый, с крупными прожилками. Вспомнилось, что в детстве я слышал примету: если лист сам ложится на одежду, это к получению письма… Как далека теперь моя женушка Катеринка! И когда я получу от нее письмо? Расстояние между нами будто не увеличилось и одновременно с началом войны выросло неизмеримо… Тут я поймал себя на мысли: а не сентиментальны ли твои размышления, полковник, перед боем?..

Позже, пережив многое в боях, я понял, что человек всегда остается человеком. Нашему воину, солдат он или генерал, обстрелянный или новичок, никогда не изменяет человечность: чувства дружбы, любви, сострадания, отзывчивости, доброты. Даже в огненном гневе, в безмолвии штыковых атак наш воин несет в себе эти чувства, и они помогают ему в бою, потому что убить палача, поджигателя, насильника, фашиста — дело любви и доброты.

А сейчас воины спали спокойным сном. Я слышал их ровное дыхание. Спите, милые. Завтра мы вместе встретим свою судьбу, и, если она обернется против нас, мы будем ломать ее и переделывать, пока не подчиним себе.